Даже удивительно, как быстро и как много места Андрею Воронову удалось занять в моей жизни.
Горячий кофе не успокоил, а Тамарке звонить было уже поздно. А вот вставать утром предстояло рано — недаром шеф меня заранее уведомил о предстоящем совещании. Следовало учесть каждую деталь, важность мероприятия и подготовить кабинет к собранию главных лиц компании. Вчера я встретилась с менеджером клининговой службы и созвонилась с флористами, обсудила меню с шеф-поваром близлежащего ресторана, который находился в соседнем здании, и предупредила охрану на входе держать подъезд к управлению свободным. Иногда такие совещания могли длиться до восьми часов, и мне, как секретарю, необходимо было все учесть.
Когда утром открыла глаза, было еще темно и показалось, что я и не спала вовсе. Воронов вновь возник в мыслях и стоило представить его лицо — гнев и обиду в ледяном взгляде, и идти на работу не хотелось. Пожалуй, впервые за все время моей службы в «Сезаме», было стыдно и страшно.
Я понимала, что в больнице у Андрея еще был шок, поэтому он не успел до конца осознать все, во что я его втянула. Теперь же ему с лихвой должно было хватить времени, чтобы все вспомнить, разложить по полочкам и преисполниться ко мне не только гневом, но и чем-нибудь похлеще — вроде презрения или даже ненависти. Человеку с таким обостренным чувством гордости и собственного достоинства, как у Воронова-младшего, трудно будет понять мои мотивы. Недаром и Матвею Ивановичу сложно было найти с внуком общий язык. И все же я надеялась, что когда-нибудь это случится.
Вот мысль о старике-Воронове и помогла. А еще понимание, что скорее всего сегодняшний день окажется для меня не только последним рабочим днем в этом году, но и вообще последним рабочим днем в этой компании.
Я приняла душ и высушила волосы. Привычно привела себя в порядок, собрав длинные пряди в пучок на затылке. Подкрасила глаза и губы, чтобы не казаться совсем уж бледной после бессонной ночи. Надела белую блузку и светло-синий костюм с прямой юбкой и узким жакетом на одну пуговицу. Машинально воспользовалась туалетной водой. С трудом собрав Сонечку в садик, поцеловала еще сонную Риточку в щеку, взяла с грустного Степки слово не вредничать в школе, и пошла на работу.
Совещание совета директоров я объявила на 10:30, взяв во внимание тот факт, что генеральный директор возвращался из поездки и мог задержаться. Каждую минуту, приближающую стрелку часов к десяти часам утра, сердце билось, как сумасшедшее, словно это я приближалась к краю обрыва. Я уговаривала себя держаться профессионально, но все равно, когда без семи минут десять дверь в приемную распахнулась и на пороге возникла высокая фигура Воронова — в строгом костюме при галстуке и дорогом пальто, безупречно сидевшем на широких плечах, я с этого обрыва сорвалась и затаила дыхание…
Не задержался. Сердце замерло, и стало совершенно ясно, что мы еще не готовы оказаться лицом к лицу.
Вернее, что я еще не готова.
Андрей успел подстричься, и темные волосы лежали надо лбом идеально. А судя по тому, что в них посверкивали нерастаявшие снежинки — шеф нигде не замешкался и вихрем пронесся через все здание на свой этаж. Войдя в приемную с кожаным портфелем в руке, он замер на пороге и впился в меня взглядом коршуна, сдвинув к переносице черные брови.
— Андрей Иг-горевич? — я поднялась из-за стола, чувствуя слабость в ногах. — З-здравствуйте.
Он стоял и молчал. И было в его глазах столько всего, а самое главное, осуждения, что я не выдержала и отвела взгляд первой. Захотелось тут же сесть и прикрыть лицо рукой, чтобы не видеть в них обвинения, и не помнить, какой они меня видели.
Андрей не поздоровался. Так же молча твердым шагом прошел мимо к своему кабинету, распахнул дверь… Я выдохнула и села. И вдруг, остановившись, громыхнул этой дверью о дверную коробку так, что я взвилась на ноги, а в приемной задрожали стекла (ну, образно выражаясь, как принято в книгах). Повернулся и в два шага оказался у моего стола. Навис над ним, едва не касаясь своим носом моего.
— Ты сказала, что твой начальник редкий сноб и дала понять, что его терпеть не можешь!
Ну, не совсем так, но в общем-то близко. Однако ответить ничего не успела, потому что вслед за рыком Воронов швырнул портфель, и он буквально впечатался в стул, на котором еще недавно сидел Долманский.
— Ты меня обманула, и я тебе не муж!
Ну вот, говорю же, успел разложить по полочкам.
— Д-да.
— И это не мои дети!
— Не твои.
— И я никогда тебя не совращал в шестнадцать лет!
Щеки вспыхнули ярче прежнего. Ну зачем так кричать-то?
— Никогда.
— И цветов не дарил и не пел под школьным окном песни, как последний дурак, срывая уроки!
— Что? Я такого не говорила.
— Неважно! Зато Костя сказал! И я не был у тебя первым. И ты у меня не была!
Дверь в приемную оставалась открыта и сюда в любую минуту мог кто-нибудь войти. Я с беспокойством покосилась за плечо шефа.
— Андрей Игоревич, пожалуйста… — попробовала вернуть Воронова к действительности. — У вас совещание.
— Да плевать! — но ему точно было не до него. — Петушок, как ты могла?!
Слова болезненным укором осели на совесть, и я опустила глаза.
— Не знаю, я только хотела тебя спасти. А потом, я старалась, но ты сам первый начал. Я бы никогда…
— Конечно, сам! Ты же была моей женой и ходила меня совращала!
— Что? — ну вот, и мой взгляд поднялся и сверкнул изумлением: — Это не правда!
— Правда!
— Нет!
— Мне виднее, Петушок, я мужчина!
Ничего себе. Я ахнула.
— Ну, знаешь… — выдохнула, пыхнув от возмущения. Вот чего не было, того не было, что это он придумал? — А я женщина, если ты не заметил! И знаю, что если бы хотела тебя совратить, то ты бы…
— Что, я бы?!
— Был бы моим еще в первый день, вот! — ошеломила себя признанием и испуганно закусила губы.
— Как интересно! — сузил взгляд Воронов. — И как бы это выглядело?
— Мне что, тебе продемонстрировать?
— Да уж, покажи на что способна! Горю желанием это увидеть!
Я не горела. Поэтому, ответив опрометчиво: «Не здесь!», опомнилась. Отшатнулась от шефа, постаравшись взять себя в руки.
— Андрей, я прошу, если сможешь, прости. Я уволюсь из «Сезама», и ты больше никогда меня не увидишь. Это ужасная ложь, понимаю. Но я была уверена, что ты не примешь семью! Ты меня едва выносил, только поэтому я согласилась на предложение Лешенко! Я всегда помнила, кто ты такой и как привык жить. Ни я, ни дети ни на что не надеялись, это правда! Я бы уже рассказала тебе обо всем, но не успела…
— Зато я успел во все поверить! И откуда ты знаешь, к чему я привык? И, кстати, насчет детей…
А вот это я обсуждать не хотела. Не могла и точка!
— Дети тут ни при чем! — ответила тихо, но решительно. Ноги уже не держали, и я села на стул — так было проще отвоевать у полыхающих гневом глаз хоть какую-то дистанцию. Опустила взгляд: — Они вовсе не со всеми такие открытые, это я попросила их помочь. А значит, мне за это и отвечать! Если бы ты появился в их жизни иначе, все было бы сложнее — они мало кому доверяют, особенно Степка. Сын вообще никого возле меня не терпит. Но у них никогда не было отца, а ты им понравился. Для них это была… и-игра, — не придумала сказать ничего лучше.
— Игра?! — Воронов выдохнул воздух, как дракон, через ноздри, и мне показалось, что он меня сейчас убьет. — Чертова игра, Петушок? И для тебя тоже? По-твоему, твой шеф-сноб это заслужил?!
— Нет!
— Кто отец детей! Отвечай!
— Не знаю.
— Что-о?! — от изумления голос у Андрея просел, а мне понадобилась почти минута, чтобы сообразить, «что» именно я сейчас сморозила, и как это для шефа прозвучало. — Даже так?!
Постойте. Я не это имела в виду! И что это за догадка мелькнула в голубых глазах?
