наглости.
Она двигается, как будто хочет оттолкнуть меня, но я блокирую ее, мое тело внезапно оказывается очень близко к ней, когда я касаюсь ее лица.
— Высокомерная принцесса, — бормочу я, поворачивая ее, взяв рукой за подбородок, так что мы оба стоим параллельно французским дверям, свет города освещает линии и тени ее лица. — Теперь ты счастлива? — Я глажу ее по щеке сбоку, слыша, как тяжело звучат мои слова, насколько явно я пьян, и мне наплевать. — Теперь у тебя есть все, принцесса. Деньги, наследство, власть. Или ты не будешь счастлива, пока я не убью всех, кто когда-либо вставал у тебя на пути?
Сирша вздрагивает, ее глаза сужаются, когда она вырывается из моей хватки.
— Я не хочу, чтобы ты кого-нибудь убивал, — холодно говорит она. — Я хотела, чтобы ты вернулся сюда, чтобы забрать то, что принадлежит тебе по праву.
— И тебя…так. — Мои слова застревают, сливаются воедино, и я вижу, как ее рот подергивается, когда она осознает, насколько я пьян.
— Да, — говорит она наконец. — Меня и твое место во главе этого проклятого стола. Но я хочу кровопролития не больше, чем ты. И я напомню тебе о том, что я говорила раньше, что у меня есть другие причины хотеть денег, которые получу, выходя за тебя.
— О, да. — Я смеюсь тяжелым смехом. — Какая милость. Так говорит каждая жена, когда ей просто хочется потратить деньги мужа на мартини по завышенной цене на обед, в то время как она сплетничает и притворяется, что у нее все хорошо.
Лицо Сирши напрягается.
— Я не совсем понимаю, почему ты так жесток со мной, — холодно говорит она. — Или почему ты в последнее время ведешь себя так, как будто ненавидишь меня сейчас, но, несомненно, есть нечто среднее между тем, какими мы были в Дублине и Лондоне, и тем, что мы стали откровенными врагами.
Она поворачивается, как будто собирается уходить, все ее тело напряжено, но я не собираюсь позволять ей уйти.
— Ты не уходишь от меня… — выдавливаю я, протягивая руку, чтобы схватить ее, в тот момент, когда она отстраняется, мы оба теряем равновесие. Мы спотыкаемся, хватаемся друг за друга и падаем на диван, Сирша подо мной, когда я приземляюсь наполовину на нее, тяжело дыша, когда смотрю вниз на ее красивое, раскрасневшееся лицо.
Что-то в ее страдальческом взгляде открывает дыру в моей груди, боль, подобную той, что я почувствовал раньше. Ее губы приоткрываются, и я чувствую, как она вздрагивает, даже когда пытается вывернуться, но я не хочу ее отпускать.
Я не хочу ее терять, и в этом суть всего, я понимаю. Я никогда не хочу иметь что-то, что больно терять снова.
Ее расплывчатое лицо расплывается и возвращается в фокус, мое тело гудит от алкоголя, эмоций и желания, и я протягиваю руку, чтобы провести костяшками пальцев по ее щеке.
— Ты помнишь? — Бормочу я, глядя в ее широко раскрытые зеленые глаза. — Ты помнишь ту ночь, когда мы впервые встретились?
СИРША
Я больше не хочу этого чувствовать. Коннор навалился на меня, заставляя мое сердце бешено колотиться в груди, все мысли о моей предыдущей встрече с Найлом улетучились от его горячей тяжести, его дымного запаха, ощущения его грубых рук и вида его каштановых волос, падающих на лицо, его глаз, остекленевших от алкоголя и похоти.
Я хочу его. Я хочу его так чертовски сильно, даже несмотря на то, что он выводит меня из себя до такой степени, что хочется кричать. Он непостоянен и расстраивает, но он также силен, добр и умен. Он хороший лидер, хороший человек, тот, за кем другие предпочитают следовать, и когда он не ведет себя как воинственный засранец, я понимаю почему.
— Это была не первая ночь, когда мы встретились, — бормочу я, чувствуя, что у меня слегка перехватывает дыхание от его веса на мне. — Коннор… ты раздавишь меня…
— Так лучше? — Он скатывается с дивана на пол, с глухим стуком ударяясь о ковер, но я сомневаюсь, что он это чувствует, каким бы пьяным он ни был. Он тащит меня за собой, усаживая на себя, и смотрит на меня затуманенным взглядом.
— Я… Коннор, нам нужно лечь спать. Тебе следует лечь спать.
— Это была первая ночь, когда ты встретила мужчину, которым я являюсь сейчас, — выдыхает он, и я вздыхаю, потому что я так устала. Устала хотеть, устала от того, что с нами играют, устала от того, что Коннор дает мне понять, какими мы могли бы быть, а затем становится жестоким и злым, потому что винит меня в потере жизни, которой он пожертвовал не ради меня, а ради своего брата. Все это возвращается к Лиаму и этой чертовой балерине, но вместо этого я страдала из-за этого, и я продолжаю страдать.
И я чертовски устала от этого.
— Кого? — Насмешливо спрашиваю я. — Уильяма Дэвиса? Это тот, кого я встретила? Твоя гребаная копия?
— Да, — пьяно бормочет Коннор, а затем, прежде чем я успеваю попытаться высвободиться из его объятий, он тянется, чтобы схватить меня за волосы и притянуть мои губы к своим для поцелуя.
Это отличается от того, как он обычно целует меня. Это не битва, не борьба за доминирование, не попытка овладеть мной. Он целует меня так, как будто просто хочет этого, его губы жадно ищут мои, пробуя на вкус, исследуя. Его пальцы гладят мой затылок, притягивая меня ближе, как будто он не может насытиться. Мои бедра раздвинуты по обе стороны от него, когда я пытаюсь сохранить равновесие на его широком теле, и я чувствую, как он твердеет между ними, его толстый член прижимается к моей киске, несмотря на его пьяное состояние.
— Это тот мужчина, которым я хотел быть, — говорит Коннор грубым и хриплым голосом, другая его рука скользит под мое платье, чтобы сжать мою задницу. — Человеком, которым я всегда хотел быть раньше, когда был под каблуком у своего отца. — Его рука скользит от моих волос к лицу, его пальцы поглаживают мою челюсть, мою скулу. — Смелым, — шепчет он. — Страстным, безрассудным. — Он подчеркивает каждое слово поцелуем, проводя им по моим губам, и я чувствую, как мне больно за него, как я смягчаюсь, растворяюсь в нем из-за этой внезапной пьяной уязвимости. — Уильям Дэвис, если бы он был женат на такой женщине, как ты, никогда бы не позволил другому мужчине трахнуть ее. — Его большой палец прижимается к моей нижней губе, и я застываю, потрясенная. Я как будто слышу другого человека, другую его сторону, другую личность. Он
