Ознакомительная версия.
– Я столько не съем, – возразил мальчишка.
– Двадцать шесть рублей, – торопливо вклинилась в их разговор бойкая торговка. Глаза у нее были грустными и уставшими. Герман протянул ей три смятых купюры и, пробормотав: «Сдачи не надо», пропустил женщину вперед. Та благодарно кивнула и пошла вдоль вагона, снова затянув свою однообразную песню.
– Я не съем два мороженых, – напомнил мальчишка. Он растерянно сжимал в руках два вафельных стаканчика. Один стаканчик в правой руке, другой – в левой.
«Овал лица все же немного другой формы, – отметил про себя Герман. – Но вот глаза…»
– Брось, это тебе только кажется. На самом деле два мороженых съесть можно запросто. Если ты, конечно, любишь мороженое.
– Люблю, – подтвердил мальчишка, вздохнул и поведал: – Только меня мама поругает. Она боится, что у меня снова ангина начнется.
– Значит, второе мороженое отдай маме, – предложил Герман. – Твоя мама любит мороженое?
– Она… Она в последнее время ничего не любит, – горестно вздохнул мальчишка.
Герман промолчал в ответ. Да, жизнь такая штука. У каждого свои проблемы.
Впрочем, тут же оборвал он ход своих мыслей, вполне возможно, что эта незнакомая женщина, которой посчастливилось стать матерью мальчишки с Пашкиными глазами, просто ждет ребенка. И дело совсем не в количестве несчастий, свалившихся на нее, а в элементарном токсикозе. Может быть, она вполне счастлива и довольна своей судьбой…
Мысленно он пожелал ей, этой незнакомой женщине, чтобы так оно и было. И, внезапно снова столкнувшись с глазами мальчишки, вдруг понял, что слишком долго молчит.
– Ну, я пойду к маме?
Мальчишка уже откусил огромный кусок мороженого и говорил с набитым ртом. И выглядел он абсолютно беззаботным. Как и полагается выглядеть человеку в его возрасте.
«Вот и хорошо», – подумал Герман, а вслух сказал:
– Конечно, иди. И спасибо тебе за то, что разбудил.
– А вам за мороженое спасибо.
Мальчишка отошел на пару шагов и осторожно отодвинул дверцу купе. Приподнялся на носочки, обернулся и тихо пояснил:
– Мама спит.
– Понятно, – так же тихо ответил Герман.
И только в тот момент, когда дверца купе уже почти затворилась, он вдруг понял, что забыл спросить самое главное. От волнения даже голос дрогнул и прозвучал слишком громко, слишком резко. Как будто не его, а чужой совсем голос.
– Эй, ребенок… А зовут-то тебя как?
Резко прозвучавший за окном гудок проезжающего поезда полностью заглушил ответ мальчишки. Имени его Герман так и не расслышал.
– Поезд десятый скорый Москва – Саратов прибывает на первый путь. Нумерация вагонов с хвоста поезда, – донесся из динамиков голос женщины-оператора.
Толпа встречающих дружно двинулась вдоль платформы и вскоре рассредоточилась на маленькие кучки, каждая – возле того места, где, по приблизительным подсчетам, должен был оказаться после остановки поезда нужный вагон.
Через несколько секунд он уже показался вдали – длинный состав из двадцати с лишним вагонов. Вагоны, как в детской песне, были голубыми, и на каждом красовалась фирменная надпись. Вагоны мелькали перед глазами, и люди пристально вглядывались в надписи на табличках. Кто-то оставался на месте, кто-то, заметив мелькнувшее в окне родное лицо, начинал бежать вслед за поездом, не рассчитав место «приземления» вагона.
Громкий свисток паровоза огласил окрестности, быстрый стук колес плавно замедлился. На минуту все стихло, а потом перрон наполнился шумом людских голосов. Радостные восклицания доносились отовсюду, сливаясь в одну мелодию. Из вагонов выпрыгивали, сразу же попадая в объятия к родным и близким, люди с чемоданами, с клетчатыми баулами, набитыми тряпками, привезенными для продажи с московских оптовых рынков, мужчины с кейсами, женщины с маленькими детьми.
Проводники скучающим взглядом окидывали пассажиров, изредка кивая в ответ на «спасибо» или «до свидания».
* * *
– Спасибо вам, – поблагодарила пожилую проводницу молодая женщина, которая вышла из вагона последней. В руке у нее была только одна, совсем небольшая, сумка, а другую руку сжимал в своей ладони ребенок – мальчик лет десяти.
Проводница окинула взглядом мать и сына. У женщины были правильные черты лица. Ясный взгляд синих глаз казался немного грустным, и улыбка, запечатленная на губах, в этих глазах никак не отражалась. Густые светло-русые волосы ниже пояса были заплетены в тугую девичью косу. Узкие джинсы, майка и коротенькая джинсовая куртка делали женщину похожей на подростка. Как будто этот растерянный мальчишка, крепко сжимающий побелевшими от напряжения пальцами ее ладонь, был вовсе не сыном ее, а младшим братишкой. И сама она на мальчишку похожа была, если бы не коса.
Только глаза ее выдавали. Глаза взрослой женщины, успевшей многое повидать в жизни, а вовсе не девочки-тинейджера. Глаза всегда выдают возраст человека. Настоящий его возраст…
– Не за что, – откликнулась проводница. – Что, опоздали к поезду ваши встречающие?
– А нас никто не встречает, – ответила женщина. – Мы не очень далеко от вокзала живем. А маму не хотелось беспокоить, у нее слабое здоровье…
Сказала так, как будто оправдывалась перед этой незнакомой женщиной-проводницей, которую видит в первый раз в жизни и больше уже скорее всего не увидит никогда.
Проводница в ответ ничего не сказала. Женщина, еще несколько секунд постояв возле вагона в раздумьях, наконец потянула за собой сына.
В этот момент застывший в полной неподвижности апрельский воздух внезапно растревожил какой-то северный ветер-бродяга, напомнив всем о том, что апрель – это еще не лето. Что до лета еще далеко…
* * *
Варя вздрогнула от прикосновения холодного ветра. Почему-то всегда так с ней случалось – задумавшись на минуту, она словно выпадала из окружающего мира, и в тот момент, когда снова она к нему возвращалась, приходилось переживать адаптацию.
– Мама, как здесь холодно! – Никита потянул ее за рукав.
Варя наклонилась, прижалась губами к теплой щеке сына.
– Ничего страшного. Сейчас поймаем машину и доедем прямо до дома. Ты не успеешь как следует замерзнуть, поверь мне.
Они быстро шли вдоль перрона, протискиваясь сквозь толпу отъезжающих, провожающих и встречающих к выходу. То и дело раздавались по сторонам радостные восклицания, люди обнимали друг друга, обменивались счастливыми улыбками.
Что ж, пусть. Их-то с Никиткой никто не встретит. Потому что не ждет – никто…
Здесь, в родном городе, который Варя оставила уже почти десять лет назад, у нее теперь осталась одна только мама. Ни друзей, ни подруг. И любовь – первая и единственная – осталась там, далеко позади. В Москве, которая так и не стала для нее родным городом. Не сложились как-то у Вари отношения с Москвой. И жизнь не сложилась тоже.
Ознакомительная версия.
