Фредерик III оказался интересным ребенком; как и все Прэгеры, он был блондин, хорош собой, а унаследованное им от деда чутье в денежных делах сочеталось у него с прекрасным даром прирожденного политика. Все, кто окружал его, ясно увидели и оценили эти качества, когда еще в семилетнем возрасте он однажды попросил у присматривавшей за ним няньки четверть доллара, сказав, что хочет взять монетку в школу и опустить там в банку для пожертвований на благотворительные цели. Мама, объяснил он (говоря неправду, но глядя при этом широко раскрытыми, влажными и честнейшими глазами), слишком занята своими общественными делами, и ей не до таких мелочей; и нянька, разжалобившись — как это сделала бы любая нянька на ее месте — от подобного проявления материнского жестокосердия и эгоизма, тут же выдала ему целых пятьдесят центов. По дороге в школу Фредерик купил на эти деньги пакетик мятных леденцов; шофера он уговорил сделать остановку, сказав, что хочет купить себе на завтрак еще одно яблоко. Мятные леденцы были распроданы потом в школе ребятам по центу за штуку; к концу дня Фредерик не только вернул себе свой первоначальный капитал, но и увеличил его на доллар и пятьдесят центов. К середине четверти он подобным образом сколотил уже больше двадцати долларов. Сами эти деньги были ему не нужны; ему просто приятно было сознавать, что, если понадобится, он всегда способен сам что-то заработать.
Ко времени, когда ему исполнилось двадцать пять, молодой Фредерик уже вовсю занимался в банке операциями, примерно соответствовавшими «мятным леденцам» в этой сфере, и постоянно сталкивал между собой Найджела Хоффмана — одного из старших партнеров в банке, человека ярких способностей, который был начальником отдела, где работал Фредерик III, а также и его крестным отцом и с которым у Фреда сложились довольно тесные и близкие отношения, — и своего отца, отношения с которым были довольно напряженными и колючими, поскольку тот давно уже и с глубоким неудовольствием успел понять, что сын существенно превосходит его и в способностях, и в знаниях и умениях, и в деловом чутье. Сегодня молодой Фред обедал с Хоффманом и жаловался ему, что отец обращается с ним как с ребенком, не дает ему никакой самостоятельности; а назавтра сетовал за обедом отцу, что, дескать, Хоффман ожидает от него слишком многого. В результате подобной тактики Фред II изо всех сил старался уберечь сына от чрезмерных служебных нагрузок и по возможности ничем не занимал его; Хоффман же стремился предоставлять ему все больше свободы и самостоятельности. Поэтому, когда молодой Фредерик ошибался, он всегда мог свалить вину на Хоффмана; если же он добивался в чем-то успеха, то всегда имел возможность заявить, что заслуживает больших доверия и независимости, нежели дает ему отец. Для него это была беспроигрышная игра.
Ко времени когда Фред III, как его все называли, влюбился в Бетси Брэдли, работавшую в «Прэгерсе» стенографисткой, он уже пользовался в банке таким влиянием, что с ним не мог сравниться никто, в том числе и его собственный отец, который, сохранив от былого главенствующего положения одно только название, теперь проводил все часы, когда бодрствовал, на поле для гольфа или же в клубе за игрой в триктрак.
Завершив этот по-своему выдающийся переворот в банке, Фред III сумел сделать так, что «Фостерс лэнд» открыла у него свой счет, чем он очень сильно укрепил свой авторитет и в «Прэгерсе», и за его пределами. «Фостерс» была гигантской строительной компанией с активами порядка миллиарда долларов; ее до неприличия молодой президент Джексон Фостер, которого все звали просто Джикс, когда-то учившийся в Гарварде вместе с Фредом, позвонил ему однажды утром и преподнес столь бесценный подарок так легко и небрежно, вскользь, словно подарил ему всего-навсего пару запонок. Сфера деятельности «Фостерс лэнд» не имела ничего общего с тем, чем до тех пор занимался «Прэгерс»; но Фред настолько великолепно повел ее дела, что дружба между ним и Джиксом Фостером ни разу не омрачилась даже тенью каких-либо профессиональных разногласий. Когда Фредерик III купил Бетси особнячок, ставший их первым домом, и во всеуслышание заявил, что она для него — единственная девушка в мире, то матери его это не понравилось. Не то чтобы она плохо относилась к Бетси, скорее наоборот — Арабелла старалась держаться с ней как можно мягче и приветливее и буквально из кожи лезла вон, чтобы вызвать ее на разговор, побудить к откровенности. Однако она все же призналась Фредерику II, что ни в коем случае не допустит, чтобы их сын женился на этой Бетси, которая Фреду никак не пара, совершенно не подходит на роль его жены и только изломает ему всю жизнь.
Арабелла очень твердо поговорила с Фредом, высказав ему насчет его невесты примерно то же самое, что незадолго перед этим говорила и его отцу; молодой Фред в ответ холодно посмотрел на нее и заявил, что любит Бетси, что именно такая жена ему и нужна и что, если Арабелла намерена не признавать ее, ему придется серьезно подумать о том, чтобы вообще прекратить всякие отношения с родителями.
Трещину, возникшую во взаимоотношениях Фреда III с матерью, со временем удалось загладить, но полностью она так никогда и не затянулась; одним из долговременных ее последствий стало пробудившееся у Фреда неуемное стремление отыскивать, брать на работу и продвигать выходцев из менее состоятельных и «неаристократических» семей; он делал это отчасти ради того, чтобы досадить матери, но отчасти и руководствуясь искренним и глубоким убеждением, что те, кому знакомы чувство голода и нравы улицы, будут служить ему добросовестнее, усердней и с большей отдачей, нежели привыкшие потакать собственным прихотям отпрыски из привилегированных слоев. А это, в свою очередь, наложило отпечаток и на «Прэгерс» в целом, придав ему облик, стиль и репутацию более жесткого и агрессивного банка, чем другие его коллеги по Уолл-стрит. Но самая большая ирония, как любил повторять впоследствии Фред III, заключалась в том, что со временем Бетси проявила себя не меньшим снобом, чем ее свекровь; она тоже стала тратить массу времени на чтение книг по этикету, вошла в многочисленные благотворительные комитеты и организации — выбирая, впрочем, такие, в составе которых не значилась Арабелла.
Поженившись, молодожены стали вести на удивление тихий и спокойный образ жизни; Бетси воспитали в убеждении, что жена обязана всячески ублажать мужа, чем она и занималась в меру своих способностей и умений, с полной самоотдачей, поведя дом с твердостью и уверенностью, удивившими даже Арабеллу. Бетси оказалась женщиной деловой, резкой, жесткой; но одновременно и нежной, и душевной, а для родившихся в 1935 году Малыша Фреда и в 1938 году Вирджинии она стала еще и любящей, заботливой матерью. И для нее самой, и для Фреда, мечтавшего о большой семье, о том, как у них будет много детей, жестоким горем и разочарованием стало то, что при появлении на свет Вирджинии, когда Бетси чуть не умерла во время родов, врач настоял на удалении матки.
