– Ты хочешь именно с вареной или, может, с обычной сгущенкой, а то очень долго ждать, когда она на огне дойдет до нужной кондиции.
В конце концов я соглашался и на белую сгущенку. Вот, блин, Оленька, ты так избаловала меня, что теперь я зануда, как дед, страдающий «метеоризмом», и предельно придирчив ко всему, что исходит от женского пола.
– Во сколько ты ко мне зайдешь? Как всегда в 9, как всегда на 20 минут?
– Я говорил, что, как только закончится тренировка, так сразу приду.
Я должен был ей это объяснять каждый день.
– Ты любишь меня? – спросила Оля как-то в то время, когда я после утомительной тренировки уплетал ее пирог со сгущенкой за обе щеки.
Я отреагировал, не переставая жевать:
– Конечно, люблю, почему ты спрашиваешь?
Может, я не был искренен до конца. Но ответить иначе не мог, не хотелось делать ей больно.
– Я не знаю, но иногда мне кажется, что я тебе нужна только для решения каких-то твоих проблем, готовки пирогов и безе.
Кстати, эти безе были божественно нежные и вкусные.
Оля все мне говорила искренне, это чувствовалось, но я хавал этот вкусный пирог и не хотел заморачиваться такой ерундой, у нее была дурацкая привычка мне надоедать вопросами типа: «Зачем я тебе нужна?», «Тебе нравятся наши отношения?» и все в таком духе.
Оля не была неумной, скорее наоборот, еврейская кровь по материнской линии давала ей какую-то мудрость, иначе, как объяснить, что столько времени, аж целых три года, я был с ней, она как-то умудрялась меня удерживать, хотя после окончания школы это было уже невозможно.
– А почему твоя бабушка ко мне так относится? Мне это неприятно. Я ни тебе, ни ей ничего плохого не делаю.
Я знал, что бабушка, правда, не была в восторге от моих отношений с Олей, потому что считала, что пока рано и, собственно говоря, незачем. Я учился в 8-м классе, занимался боксом и вел нормальную школьную жизнь. Она не хотела, чтобы Оля влияла на мои оценки, на результаты в спорте и даже на отношения в классе с ребятами, потому что я был единственным, кто в этом возрасте встречался с девочкой на два года старше.
– Не пойму никак ваших отношений, она старше тебя, что у вас может быть общего? У тебя свои интересы, у нее свои, да и вообще…
Слово «вообще» включало в себя многогранность действий, которую можно свести и к простому: трахаться еще рановато, внучек, думать надо головой, а не головкой.
– Я, конечно, все понимаю, но все-таки считаю, еще рановато, – она помолчала и четко повторила. – Рановато.
Я же говорил Оле: «Да все хорошо, что ты переживаешь? Бабушка к тебе нормально относится». Она глядела на меня своими выразительными глазами. И я добавлял: «Нормально, поверь мне». Она тогда говорила: «Но я же чувствую, даже когда звоню тебе, твоя бабушка отвечает мне так… нехотя».
– Да тебе кажется. Все ок.
Я хотел быстрее закруглить эту тему. Это было чересчур для моей головы. Я позанимался, побоксировал, глотал позитив и жизненную энергию, принял освежающий контрастный душ и прошелся пешком до дома любимой. И как только начал есть выпрошенный пирог, посыпалось 133 вопроса. Как тут не лопнуть от раздражения?
Ну да ладно, не жалуюсь я на свою подругу, в конце концов, она любила меня и выполняла все мои капризы. А капризничал я постоянно, и причем очень умело.
Помню, у нее дома на трюмо в коридоре лежали деньги, около пятидесяти рублей. Не самые плохие деньги – это около 10 шоколадок Mars, обожаемых мною тогда. Я запомнил, когда впервые увидел рекламу этого батончика, был 1990 год. Время перестройки, мне было восемь лет. В Италии проходил чемпионат мира по футболу, и я, как и мой отец, болел за сборную Италии. У них тогда ярко выступал дуэт нападающих Р. Баджо и Скилаччи. Но, увы, Италия вылетела из чемпионата, уступив Аргентине в полуфинале в серии пенальти, обидно, но что поделать. Так вот, между матчами тогда запустилась реклама mars и snikers, но купить их можно было только в аэропортах. Я помню, как я докапризничался, и отец погнал свою «шаху» в сторону Шарика. И все только ради этого батончика.
Недолго думая, я спросил тогда Олю:
– Это твои деньги на трюмо лежат?
– Нет, Миша, не мои, и ты их не трогай, скорее всего, это деньги отца.
– Можно я возьму вот только эту оттопыренную пятерочку?
– Понимаешь, если бы это были мои деньги, то я бы все отдала, но они отца или мамы, так что никак. Извини.
Вдохновившись этой идеей, я начал гладить Олю между ножек. «Это не поможет», – неуверенно произнесла она. А мне показалось или, может, послышалось: «давай-давай, вперед, смелее, и у тебя все получится».
Я сказал:
– Ты знаешь, я возьму эту пятерочку, а завтра в школе отдам тебе, хорошо?
Постепенно моя рука начала ползти за деньгой, а вторая вдохновенно массировала в уже мокрых трусиках Оли. Я чувствовал себя будто Амаяк Акопян, показывающий виртуозные фокусы по телевизору. Это уже было близко.
Она расслабилась, закатила глаза. «Не останавливайся», – прошептала красавица, будто не видя и не слыша, что я взял с трюмо бумажную пятерку и положил в карман куртки. Второй рукой я массировал клитор и одновременно ввел несколько пальцев во влажное, теплое влагалище. Ольга уплыла в дальнее плавание, но одновременно я ощущал, что ей иногда больновато там. Это потому что только полтора месяца назад она в свои пятнадцать была девственницей, а я в свои тринадцать ее этой девственности лишил прямо на полу этой самой прихожей. Почему именно в прихожей? Не на диване в комнате, не на полу в комнате и даже не в спальне, а в маленьком коридорчике, где была обувь, висела одежда и стояло трюмо с различными лаками, кремами, расческами и небольшой старой черно-белой фоткой с изображением маленькой Оленьки в коляске. Фотка была вставлена в зеркало.
«Сильнее, давай сильнее», – прошептала Ольга, чувствуя, что сейчас что-то произойдет.
Между прочим, я уже подустал, но сделал последний глубокий рывок к финишу, итак: три, две, одна и ноль – время вышло, вся моя натруженная рука облилась соком любви, и я выдохнул:
– Как ты?
Ольга еле стояла, опершись о стену.
– Ну-у, как ты? – повторил я.
Она медленно открыла свои большие глаза.
– Я тебя ненавижу… – пробормотала ласково.
Я улыбнулся:
– Тебе понравилось?
– Дай я дух переведу. А сам как думаешь?
– Думаю, понравилось, – ответил я, растягивая слова.
Я посмотрел на настенные часы и увидел, что уже начало девятого.
– Ой, блин, мне пора, сейчас твои придут с работы и домой надо, доделать уроки и ложиться, утром вставать, в семь в школу.
Она немного пришла в себя:
– Давай беги, но только как придешь, сразу позвони, я буду волноваться.
– Хорошо, – ответил я, а про себя подумал: какого хрена ты волнуешься, я что, зря боксом занимаюсь? Сам кому хочешь намылю рожу.
