— Вечером? Сегодня? Но ты не говорил, что они приедут именно сейчас.
— Я сказал тебе быть дома — этого достаточно.
— Ну уж нет, папа. Меня друзья ждут в ресторане, Света… Ты понимаешь, что у нее день рождения? Ну почему я должна встречать каких-то твоих гостей? Я к ним чуть позже приеду. И окажу уважение.
— Ай? Чячё? — с издевательским смехом переспросил Баро. — Какое одолжение! Она к ним позже приедет… Да это твой жених и его отец!
— Кто?! — Кармелите показалось, что она ослышалась.
— Жених! Миро! И Бейбут — отец его!
Кармелита рассмеялась, но, в отличие от отца, не издевательски, а совершенно искренне:
— Какой жених?! Сопливый пацаненок, катавший меня на лошади? Он был моим женихом в детстве! Я… я… даже не знаю, как он выглядит!
— Это неважно. Я тоже до свадьбы не знал, как твоя мать выглядит, а потом полюбил ее всем сердцем. — При воспоминании о Раде Рамир смягчился, успокоился, гнев сменился грустной усталостью. — Главное, что он твой жених. И хватит разговоров. Я просто хочу, чтобы ты встретила его, как положено.
— Но папа… — сказала Кармелита тоже уже без прежнего напора.
— Все. Прекрати. Ты останешься здесь, со мной, в нормальной цыганской одежде. А Свету мы потом вместе поздравим. Так, что стыдно не будет! Да, и вот еще что…
Баро достал из кармана браслет. Он показался девушке ужасно знакомым, но она не могла вспомнить, где и когда его видела…
— Это браслет твоей прабабушки. Мать умерла, поносить его не успела. Я хочу, чтобы он был на тебе.
Ты представляешь, что значит для меня эта вещь? Береги его, это святыня, — и надел браслет на руку Кармелиты. — Переодевайся и сиди в своей комнате…
— А…
— Выйдешь тогда, когда гости приедут.
Баро вышел из комнаты, закрыв дверь на ключ.
Кармелита скомкала юбку, хотела в сердцах бросить на пол. Потом передумала и пошла к зеркалу примерять ее, прямо поверх джинсов. И подбирать к ней бусы, заколки, браслеты…
Эх, цыганская кровь!.. Через полчаса трудно было поверить, что эта девушка может носить что-то еще, кроме цыганской одежды. Какие джинсы, какие кроссовки?! Точены туфельки, цветаста юбка, блузка, украшенья в тон. От Кармелиты нельзя было отвести глаз, как от костра. И берегись каждый, кого обожжет этот огонь!
Девушка смотрела на себя в зеркало. И такая нравилась себе все больше. Нет, отец все же в чем-то прав. Цыганка должна быть цыганкой.
Вот только — сидеть взаперти…
Кармелита гордо вскинула голову. Со словами «Извините, друзья» сбросила с кровати горку плюшевых игрушек. Сорвала покрывало, простынь, достала из пододеяльника одеяло. И начала из всего этого подручного материала мастерить веревочную лестницу.
Через десять минут все было готово. Кармелита вышла на балкон. Хорошо-то как, что ее комната не с фасадной стороны, а выходит на задний двор. Тут и на лес полюбоваться можно, и из дому сбежать при случае…
Кармелита привязала веревку к перилам балкона. Ловко спустилась по ней (вот где пригодилось почти что мальчишеское детство!) и, таясь, побежала в конюшню. Опять же зашла с тыла. У входа в конюшню послышался какой-то шум. Это, наверно, Сашка зашел, да похоже, не один. Ничего, не страшно — похозяйничают да уйдут.
Кармелита залезла в конюшню через оконце. Звездочка обрадовалась — забеспокоилась, зафырчала.
— Тс-с-с! Тихе! Звездочка, хорошая моя, тихо, подожди немного.
Но прошла минута, вторая, третья, десятая… А шум только усиливался. Да что ж там можно делать у входа?
И вдруг совершенно отчетливо послышалось:
— Помоги мне раздеться.
Голос женский. Но чей?
Груша! Жена кузнеца-жестянщика. И она к Сашке бегает!
«Ну, это надолго, — подумала Кармелита. — Ждать нечего. Они, да еще и в таком виде, мне не преграда!»
Девушка вывела Звездочку из стойла и решительно пошла к выходу.
Сашка и Груша так увлеклись друг другом, что заметили ее в самый последний момент.
— Вы чего это тут? — с самым невинным видом спросила Кармелита.
— Мы? Ничего, — невинно ответил Сашка, привычно ловко застегивая пуговицы обеими руками. — А ты чего здесь?
— Мне лошадь нужна. Покататься хочу. Да вы не волнуйтесь. Сидите, сидите. Я сама все сделаю.
Груша тем временем спряталась за Сашкину спину. Цыган почесал в затылке:
— А… А отец тебе разрешил?
— Какая разница?
— Как — какая? Без его разрешения нельзя. Он сказал.
— Это моя лошадь, папа мне ее сам подарил. И никакого разрешения мне не нужно. Ты, Сашка, просто считай, что меня не видел. И я буду считать, что не видела — ни тебя, ни Грушу, — сказала Кармелита и задними дворами вывела Звездочку в переулок. И уж там ловко вскочила на нее.
А дальше — только их и видели. И отец, и Рыч, и Сашка с Грушей…
Табор собрался в дорогу. Люцита села в «газельку». Мамы все не было. Миро тоже где-то черти носили. И тут Люцита разревелась. Она давно так не плакала. Последний раз — в детстве, когда до кости порезала ногу о разбитую бутылку. Эх, найти бы сейчас ту бутылку и резать себя, резать, резать. Может, тогда стало бы легче. Хоть чуть-чуть.
Объявилась мама, присела рядышком. Помолчала. А когда дочь немного проплакалась, спросила:
— Что случилось? Миро?
Люцита молча кивнула головой, утирая последние слезы.
— Что говорит?
— Говорит, не хочет на ней жениться.
— Милая, глупая… Так что ж ты плачешь?
— А то, что Бейбут его все равно заставит!
— Э-э. В закрытый рот муха не влетит и змея не вползет. Если упрется — не заставит. Он эту девчонку и не видел еще, а ты уже с ума сходишь. Может, она вообще уродина! Помню я ее в детстве — ничего особенного…
— А если нет?
— А хотя бы и нет, — сказала Земфира, обнимая дочку. — Какая бы она ни выросла, а красивее тебя точно не стала. Ты у меня первая красавица на всей Волге. Ты только… верь в себя, и будь посмелее. А вот и он идет! Я пойду, в задний салон пересяду. А ты поговори с ним. Будь гордой, не унижайся, но спроси по чести!
…Ехали уже минут десять, а Люцита все не могла начать разговор. Легко сказать «Будь гордой», когда сердце велит упасть, обнять эти ноги, запутаться в них, не отпуская, никуда, ни к кому…
Выехали с проселочной дороги на асфальтовую. Вдалеке показался Управск.
Люцита наконец-то решилась:
— Миро, а ты помнишь?.. — и снова замолчала.
— Помню. Помню. Я все помню! — весело ответил Миро.
— Что ж ты помнишь? Как легко ты все забыл! Конечно, богатенькая невеста, дочь барона… А как же я? Миро… — Эх, плохо сказала, плохо, по-бабьи: и не гордо, и обидно.
