Ознакомительная версия.
Через полгода семейной жизни инстинкт продолжения рода скрутил Адама настолько, что он увез Юльку на один из островков на юге Дальнего Востока. Через остров проходили пути миграции водоплавающих, и в радиусе ста пятидесяти километров не было ни одной живой души.
Стояло роскошное дальневосточное бабье лето. На скалистых островах лес щеголял листвой красно-желтых тонов. Высокое прозрачное небо, ласковое последнее солнце, тихие речки, полные рыбы. И блаженный покой.
Караваны гусей, уток-мандаринок, белоспинных альбатросов, лебедей и журавлей, белоплечих орланов, аистов, сменяя друг друга и мешаясь между собой, отдыхали на острове по пути на юг и юго-восток, через Тихий океан. От восхода до заката вокруг острова суетились пернатые мигранты, стоял разноголосый птичий гомон.
Генетические коды птиц таинственным образом перекликались с инстинктами Рудобельского Адама Францевича. Призвав в помощники природу, Адам рассчитывал зачать наследника.
Себя Адам относил к альбатросам – большим, сильным и смелым птицам. Как альбатрос, Адам море считал своим домом.
Целых десять дней счастливее Адама не было никого в целом свете.
Разбив палатку, Рудобельский рыбачил, охотился на другом краю острова, чувствовал себя вожаком, приносил добычу к ногам любимой и на правах добытчика требовал близости. Любимая весьма вяло исполняла супружеский долг, тыкала пальцем с облезлым маникюром в утиную (гусиную, перепелиную, кулика) тушку и осведомлялась с гадливостью:
– Что это?
Адам жарил, запекал в углях, варил, тушил, а Юлька, проведя в ассистентах десять дней, устроила бунт почище пугачевского.
– Сколько можно изображать Робинзона с Пятницей? Я читать и писать разучилась! – поднимая в воздух птичьи стаи, кричала Юлька и собирала в истерике рюкзак.
На галечник из кармана курточки выпала упаковка каких-то пилюль. Рудобельский поднял и прочитал название.
– Юль, это для чего?
– Пищевая добавка, – не моргнув глазом, ответила Юлька, пытаясь отнять упаковку у мужа.
Рудобельский увернулся и достал листок-вкладыш.
Вероятность беременности при приеме препарата составляла два процента. Адам Рудобельский, как ни старался, в эту цифру не попадал.
– Как ты могла? – это все, что смог выговорить моряк.
Юлька, сама того не зная, слепо повторяла поведение собственной матери, подтверждая догадку генетиков: гены пальцем не задавишь.
– Найдешь работу на берегу – тогда и поговорим о наследнике! – заявила супруга.
Адаму ничего не оставалось, как сняться с якоря, свернуть палатку и двинуть на материк.
Рудобельский с тяжелым сердцем покидал эти Богом отмеченные острова. Оставалась еще надежда, что Юлька поблажит и бросит, что материнский инстинкт проснется и в ней. Однако после того отпуска прошло еще четыре с половиной года, а вопрос с детьми по сей день оставался открытым.
…Замок поддался, дверь впустила Рудобельского, из тьмы пахнуло запахами родного дома – смеси Юлькиной туалетной воды, жареной рыбы, ношеной обуви и лежалых вещей. Был еще какой-то новый, незнакомый запах, заставивший Адама нахмуриться: он не любил перемен дома.
Адам устроил на вешалке куртку, разулся и прокрался в спальню с запоздалым сожалением, что не купил супруге букет каких-нибудь лютиков.
Отраженный снегом, в окно спальни лился ровный ночной свет, постель казалась темноголубой. Адам всмотрелся в подушки: его место рядом с Юлькой было определенно занято.
Изо всех сил надеясь, что это обман зрения, игра света и тени, наконец, что это не мужик в его постели, а гермафродит или какая-нибудь подруга Юльки (ну пожалуйста, Господи, что тебе стоит, пусть это окажется подруга!), Адам щелкнул выключателем. Под двуспальным корейским одеялом недовольно завозились. Рудобельский откинул одеяло и убедился, что реанимация Юлькиного либидо проходила в его, Адама, отсутствие.
В их супружескую постель вполз змей-искуситель – одноклассник жены Витька Филимонов, Филя.
– Ы-ы! – рыкнул после минутного ступора Адам и вцепился в безвольную шею мастера.
Витька выкатил глаза, захрипел и засучил ногами, Юлька взвилась, как валькирия, со звуком «и-и-и», взятым в верхней октаве, и принялась колотить Адама по лицу и голове, сверкая голым сдобным телом.
Колышущаяся необъятная Юлькина грудь с розовыми околососковыми кругами на мгновение отвлекла Рудобельского от жертвы, Адам ослабил хватку, чем незамедлительно воспользовалась жертва. Мастер вывернулся и с невероятной скоростью, за которой чувствовались годы тренировок, заполз под кровать.
Звук «и-и-и» оборвался, в наступившей тишине слышались шорох под кроватью и постукивание зубов на кровати.
Финал дня был под стать самому дню. Это был даже не финал, это был финиш.
Вопрос с детьми оказался закрыт.
Адам в полусознательном состоянии выбрался в прихожую, в обратном порядке надел все, что перед этим снял, – куртку, кашне, каракулевую шапку с эмблемой ВМФ, забрал сумку и, бросив дверь нараспашку, сбежал по ступенькам вниз: лифт навсегда остался в памяти причудливой ассоциацией с неверной женой.
Часы показывали четверть одиннадцатого.
Закинув сумку на плечо, Рудобельский направился в глубь микрорайона, где располагался круглосуточный магазин. «Забыть эту шлюху, забыть, выбросить из головы, вычеркнуть, стереть из памяти», – отдавал команды мозг, а душа корчилась и заходилась от боли.
Адам купил бутылку водки, вышел на крыльцо, отвинтил пробку, запрокинул голову и влил в себя полбутылки. «Забыть эту шлюху, забыть», – повторяла каждая клетка в организме.
Благословенная влага проникла в желудок и совершила затейливое путешествие по органам и чувствам. Тело стало легким, все зло мира покинуло его, только душа оставалась на месте, но болеть почти перестала. Захотелось полета.
Точно подслушав мысли Адама, к магазину подъехала «Волга» с шашечками.
– Шеф, в аэропорт подбросишь? – спросил захмелевший моряк.
– Подожди, – откликнулся таксист, – только сигареты куплю.
* * *
Колдовство сработало: рейс экипаж выполнял, как заказывала Маргарита, в новогоднюю ночь.
Самолет еще не набрал высоту, а Галкина уже расталкивала контейнеры с бортовым питанием. Вышло предписание кормить паксов[1] после двадцати минут полета. О чем они там, наверху, думают? Когда успеть все?
Пассажиры смахивали на обитателей расформированного бомжатника. Трое суток, проведенные в условиях пониженной комфортности, даром не прошли ни для кого. Маргарита не могла дождаться, когда заработает вентиляция – амбре из трехдневного перегара и пота, смешанного с парфюмом, в салоне эконом класса валило с ног.
Ознакомительная версия.
