Возможно, не тоскуй она так по дому – и ответственность давила бы меньше; да только дни тянулись, а тоска и не думала уходить. Марина скучала по бабушкам, их морщинистым локтям, нежным прожилкам их шей; спешила на помощь всякий раз, завидев старушку с тяжелыми сумками. Что, если, разлучившись с семьей, она медленно убивает их на расстоянии?
Однажды морозным ноябрьским вечером, идя в буфетную мимо развалин аббатства, Марина заметила многозначительно сверкающий камень и принесла над ним обет. В сиянии новых псевдогазовых фонарей она пообещала оберегать семью от боли, скорби и смерти. Я справлюсь, поклялась она, чего бы это ни стоило. Дезинфицировать квартиру. Объявить карантин. И, само собой, позаботиться, чтобы ни один человек из Кум-Эбби не переступил порог их дома.
Кроме Саймона Флауэрса – мальчика, которого одобрит даже ее семья. Столь велика была Маринина любовь, что она решила: стоит рискнуть. Вот только Саймона Флауэрса здесь нет. Как сокрушительна мысль, как…
– Привет, – доносится голос с автобусной остановки.
– Кто это? – Марина пытается разглядеть в темноте вожделенный силуэт, но вместо него видит бледного, глуповатого на вид мальчика с мышиными волосами, смутно знакомого. Ее лицо накаляется, как спираль чайника, подсвечивая воздух вокруг.
– Брось, – говорит мальчик, – ты меня знаешь. По школе.
– Нет, не знаю, – отвечает Марина, хотя уже вспомнила: это пятиклассник из Кум-Эбби, даже не с ее факультета, Гай как-то там. Капли дождя блестят в его шевелюре: Марина, несмотря на крушение надежд, не утратила наблюдательности. – Что ты здесь делаешь?
Дождь усиливается, будто кто-то вывернул вентиль. Мальчик наблюдает за работниками химчистки, которые выбрали этот момент, чтобы загрузить вешалки с одеждой в фургон.
– Странно, правда? Вышел купить компакт-диск на Куинсуэй.
– Неужели?
– А потом должен был встретиться с матерью в Холланд-парке, но посеял деньги на такси. Мне сказали, тут на углу останавливается автобус. Только не говори, что здесь живешь.
Марина не умеет переносить оскорбления. Она цепенеет; насмешки могут на несколько дней вогнать ее в ступор.
– Хотя неважно, – добавляет Гай, ничего не заметив.
Марина хочет уйти, но боится, что он станет говорить о ней гадости в школе. Впрочем, не похоже, что он ее дразнит.
– Ну, в общем, удачи, – говорит она.
– Спасибо.
Пора возвращаться, но она как обычно медлит, а входная дверь тем временем открывается. Мальчик из Кум-Эбби вытягивает шею. Марина оборачивается. В проеме, словно дух мщения, темнеет старушечий силуэт, очерченный светом лампы: изумрудный халат до земли, сигарета, узорная заколка и большие золоченые клипсы – бабушка Жужи.
– Я пришла искать тебя, – говорит Жужи. – Все спрашивают. Ты пропустишь… Кто это?
Мальчик из Кум-Эбби округляет глаза. Что его удивило: тени для век, золотые волосы или акцент, который Марина едва различает, но знает – он есть. Люди часто спрашивают Рози, словно какую-нибудь туристку, давно ли она в Лондоне, и бывают заметно потрясены ответом: «Сорок лет».
Одной Рози хватило бы с лихвой, а Жужи – и вовсе катастрофа. Теперь, когда Марина поступила в Кум-Эбби, нужно, чтобы родня вела себя тише воды. В школе и так ходят слухи, что она из семейки фрицев.
– Вообще-то, – говорит Марина, – я как раз собиралась…
Однако мальчики из Кум-Эбби вежливы со взрослыми. Гай подходит и протягивает руку:
– Гай Вайни. Простите, я не знал, что вы здесь живете. Мы с вашей… м-м-м… дочерью…
– Дочерью? – просияв, восклицает Жужи. – Прекрасно! Какой милый мальчик! Школьный друг Марины?
Бабушки одержимы школой и настаивают, чтобы Марина приводила домой друзей. Им не понять.
– Вообще-то, – говорит она, – мы почти незнакомы. Он просто…
– Ждет автобус? – Судя по лицу, Жужи готова угостить его сигаретой. – Нет!
– Ничего страшного, – убеждает ее Марина. Гай утирает лицо рукавом.
– Вовсе нет, – говорит Жужи. – Не будь глупой. Мы не позволяем школьному мальчику уйти. Ужасно. Он голодный. Он…
– Нет, правда, я, мы…
Жужи берет Гая Вайни под руку.
– Друг Маринаки, – выдыхает она, словно произносит название редкого драгоценного элемента.
– Он мне не…
– Ш-ш! Молодой человек, я веду вас в дом.
Марина втискивается следом в крошечный лифт. Гай вдыхает натопленный воздух, и она живо представляет себе обмен газов в его альвеолах: кислород Фаркашей входит внутрь, микробы выходят наружу. Он поставит их жизнь под угрозу, а виновата в этом Марина, она – точка, на которой замкнуты все концы, как в петле ДНК. Гай даже не высокий и совсем не похож на киногероя. Он отвечает на вопросы, перекрикивая скрип шестеренок, а Марина глядит на его красное ухо и думает обо всем, что он увидит в квартире: часы-тарелка из Триеста, венгерская вышивка, глазурованные сковородники, стопка журналов «Роялти», куча словарей и шкаф-холодильник на ножках. Тут не до вежливости – обстоятельства чрезвычайные.
– Я… – встревает она. Лифт останавливается. Что, если упасть в обморок? – Вообще-то…
Гай открывает решетку. Марина медлит, прижав руку к ореховой облицовке. Жужи напирает сзади.
– Скорее, молодой человек, – говорит она. – Мы едим торт.
Момент упущен. Они входят в квартиру, и все, повернувшись, улыбаются сначала Гаю, потом Марине, как будто…
О боже, они ведь не думают, что…
Жужи усаживает его на диван и приносит огромный кусок торта, зачем-то называя его «пирогом для бойфренда», и кофе, от которого Гай нервно отказывается, и все так взволнованно ловят каждое его слово, так жадно ищут признаки любви на Маринином лице, что это невыносимо. Гая отпустят не раньше, чем сотня ее родственников задаст ему все вопросы. Марина ерзает, краснеет, начинает потеть, а он ловит ее взгляд – этот младенец, пятиклашка, губитель – и улыбается.
На следующий день, в канун Нового года, они прибираются после завтрака. Места на кухне мало, всего для двух человек: нужна осторожная хореография. Марина, бедняжка, не может пройти мимо двери, не посадив синяк. И что, думает Лора, приключилось на этот раз? Не поэтому ли с ней стало так сложно?
Беда в том, что Марина может истекать кровью, но никогда в этом не признается. Хотя на ее лице отражаются все эмоции, гордость запрещает ими делиться. Она с детства такая – не признает ни боль, ни обиду, ни даже невежество, будто считает, что это ее бесчестит. Все равно что воспитывать маленького Габсбурга, рассеянно думает Лора.
– Милая, – говорит она, когда Марина второй раз за утро задевает бедром плиту, – у тебя правда все хорошо? В чем дело?
– Ни в чем, – с оскорбленным видом отвечает Марина.
