– – Ты сегодня рано, – заметил он.
Ресторан процветал отчасти благодаря его таланту нанимать женщин, которые приветствовали клиентов и служили как бы вывеской заведению.
Для этого требовалось дружелюбие, пусть даже и показное, как раз этого Акселю недоставало.
Кэтрин, на шпильках и в красном мини (вид которого, должно быть, заставлял лезть на лоб глаза посетителей), прошлась по кабинету: тут выровняла картину, там дунула на зеркально чистую полку. Ее присутствие заставило Акселя заново оценить обстановку помещения. Именно Кэтрин выбрала мебель: эбонитово-черный стол и кресла белой кожи; подыскала гравюры в черно-белых тонах и наняла декоратора, который создал из этого сногсшибательную композицию. Вся в красном на почти бесцветном фоне, она казалась будоражащим сполохом огня, и Аксель впервые задался вопросом, не этого ли эффекта она добивалась изначально.
Вспомнив красочный интерьер «Лавки древностей», он невольно подумал, что есть некая связь между характером женщины и тем, какие цвета она предпочитает, есть определенная закономерность, и если ее знать, можно лучше разобраться в женщине. Он уже готов был потянуться за ежедневником, чтобы сделать пометку в графе «изучить на досуге», но тут Кэтрин заговорила:
– Мэр думает, что я могу с успехом работать на него.
Первым, что пришло Акселю в голову, было: лежа на спине? По природе человек с чувством едкого юмора, он давно уже научился его сдерживать, зная, что люди от этого не в восторге.
– А что думаешь ты? – только и спросил он.
– Какая разница? – Кэтрин метнула на него сердитый взгляд из-под светлой челки. – Ты отпустишь меня без единого слова протеста! Боже мой, Аксель, что ты за человек? Ведь мы с тобой вместе начинали!
У него опять чуть было не сорвалось: начинали что? И опять он прикусил язык. Умение промолчать в нужный момент Аксель унаследовал от отца. С Кэтрин он вспоминал об этом с особенной благодарностью. У нее была неприятная склонность к мелодраме, а он терпеть не мог сцен.
– Послушай, – начал он примирительно, – я ценю наше сотрудничество, но если ты полагаешь, что у мэра для тебя откроются новые горизонты, я в самом деле не стану тебя удерживать.
– Новые горизонты? – фыркнула Кэтрин. – В таком крохотном городишке? И вообще, при чем тут это?! Вы с мэром постоянно на ножах. Что ты натворил на этот раз? Чего ради он старается меня переманить?
Аксель мысленно поморщился, но вопрос был задан по существу. Он покачался на стуле и неохотно объяснил:
– Я против проекта проложить дорогу через земли некоего Пфайфера. Если вспомнить, я возражал также и против строительства торгового центра, а если заглянуть дальше в прошлое, наберется внушительный список того, в чем мы не сошлись. Хотелось бы знать, однако, при чем здесь ты.
– Ах, земли Пфайфера! – воскликнула Кэтрин, оживляясь. – Старик приходится мне дальней родней. Вся семья считает, что он слегка не в себе и потому цепляется за эту старую развалину – особняк.
– Он его частично восстановил еще при жизни жены, – возразил Аксель, – а земли и в самом деле древние. Я бы не удивился, окажись на них захоронения индейцев чероки, и еще того меньше – если бы чероки были в генеалогическом древе Пфайфера. В наше время мало кто так упорно держится на недвижимость. По сути, это дань уважения предкам.
Кэтрин нетерпеливо повела плечами и продолжала ходить взад-вперед, теперь уже не столь энергичным шагом.
– Допустим, – наконец сказала она. – Но большие города расширяются и поглощают все, что стоит у них на пути, а цены на землю стремительно растут. Пока дороги оставались грунтовыми, никому не было дела до того, что посредине затесался особняк, но между важными транспортными артериями нужна смычка!
– Я тоже живу в этом городе, – сухо напомнил Аксель, – и как раз потому, что мне не нравятся улицы с домами стена к стене. Не хочется впускать это в свою жизнь. Когда был принят закон о городском зонировании, я думал, это избавит Уэйдвилл от участи стать пригородом Шарлотта. Если не нравится провинция, перебирайся в мегаполис, зачем же тащить мегаполис туда, где ему совсем не место?
– Ах, очарование провинции! – пропела Кэтрин, источая иронию. – Давайте ходить в соломенных шляпах и грязных башмаках!
Аксель промолчал, поскольку еще помнил время, когда ресторан был гриль-баром и его завсегдатаи одевались именно так. Хозяйничал там отец, а сам он по большей части вытирал грязную стойку. За этим занятием он узнал о жизни и человеческой натуре куда больше, чем любой выпускник колледжа. Однако, кроме практической сметки, требовалось обаяние «славного парня», а это, увы, не перешло к нему по наследству.
– Можно, я угадаю? – спросил он, стараясь применить свое знание человеческой натуры к конкретной ситуации. – Старый Пфайфер плох, завещания не существует, и семья уже подсчитывает, кто сколько получит, когда он отдаст концы.
– Из такого скудного ручейка мне вряд ли перепадет хоть капля, если ты это имеешь в виду. Просто единственное, что интересует мэра применительно ко мне, – это наличие в городе земель Пфайфера.
– Разве? Сам губернатор не откажется время от времени взглянуть на белокурую красотку, да и весь отдел дорожно-транспортного строительства. Представляю, что будет, когда ты появишься в таком виде на заседании городского совета.
– Хоулм, у тебя в жилах вместо крови вода! – Кэтрин пошла к двери. – Хедли внизу. Он сказал, что у него к тебе разговор. Послать его сюда?
Аксель кивнул, несколько озадаченный. Пожалуй, все-таки следовало вплотную поразмыслить над женской природой и выявить закономерности, но пока не стоило забивать себе голову, почему женщины реагируют на все иначе, чем мужчины.
Пока Хедли неспеша поднимался в кабинет, Аксель успел уладить недоразумение с нью-йоркским поставщиком, просмотреть последние каталоги столового льна и прикинуть, где его заказать. Ему нравилось вникать в подобные детали куда больше, чем иметь дело с людьми.
Усевшись и разложив руки по спинке белого кожаного дивана, репортер с одобрением оглядел кабинет:
– Вот это я понимаю! Не то что в былые дни!
– Каждый бунтует по-своему, – ответил Аксель (кабинет его отца был тесным, душным, забитым папками, в которые тот ни разу не заглядывал).
Можно сказать, Хедли сделал рекламу «Гриль-бару Хоулма» и помог его процветанию. Лет тридцать назад, во время «оттепели», когда спиртное стало легальным, репортер облюбовал табурет в дальнем конце стойки, где сидел за прихваченной из дому бутылкой бурбона и следил в окно за жизнью городка. Через десять лет законы изменились, за стойкой воздвигли темного дерева бар. Первым, кто купил там выпивку, был Хедли. Ни одно заведение не обойдется без странного типа, который всегда на своем месте, когда ни зайди, и как бы символизирует незыблемость мироздания. Хедли стал почетным завсегдатаем гриль-бара. И сплошное переднее окно, в которое он так любил смотреть, и само заведение давно уже стали историей, а он все оставался, разве что стал на двадцать кило тяжелее и обзавелся сплошной сединой. Его нюх на пикантные новости при этом нисколько не притупился.
