Такими вот приятными мыслями была занята Фиби, сидя за столом и наслаждаясь специально отведенным для медитации временем, прежде чем начать ежемесячное собрание партнеров «Дэзл», обычно проходящее в субботу утром. Эти десять минут перед собранием святы и неприкосновенны. За это время она приводила себя в нужное состояние, после чего была готова взяться за решение любых проблем, которые могли возникнуть по ходу дела.
Поднявшись из-за стола, Фиби энергичной походкой прошлась по комнате, расставляя низкие стулья типа шезлонгов, благодаря им она могла, сидя на своем высоком стуле с прямой спинкой, смотреть на всех из-за стола сверху вниз. Ибо сама Фиби была исключительно миниатюрным созданием с буравящим взглядом хваткого дельца и кукольной головкой, увенчанной копной ярко-желтых волос, по последней моде и за большие деньги уложенных в художественном беспорядке, беспорядке ровно до той степени, чтобы ее нельзя было назвать лохматой.
Созданный ею собственный микромир вполне отвечал ее представлениям о жизни. Ее волосы были идеальны. Живое, умное лицо, скрывавшее изощренность мыслей, было идеальным. Поджарое тело также приближалось к идеалу, о котором может только мечтать любое существо женского пола двадцатого века, родившееся в Калифорнии. Под тонким свитером отчетливо просматривались все до единого позвонки, а тазовые кости острыми уголками выпирали под трикотажем короткой юбки, и ни один из пищевых продуктов не мог прибавить к этой структуре ни грамма. В свои тридцать восемь она знала, что с первого взгляда ее можно принять за лидера группы поддержки на студенческом спортивном матче.
Выбрав из кучки лежащих на тарелке булочек еще одну, ту, что помягче, Фиби принялась намазывать ее еще более толстым слоем мягкого плавленого сыра, на этот раз с чесночной приправой. Я, слава богу, совсем не размазня, размышляла она. Таким и должен быть каждый представитель фотографа. Ее собственный статус, подобно инструктору, готовящему лошадей к выездке, определялся вверенной ей и ею же подобранной конюшней.
Несмотря на присущее ей чувство собственного достоинства, Фиби была лишена необоснованного самомнения. Она исключительно четко знала цену себе и другим. Трое ее подопечных были самыми лучшими и модными в городе, каждый из них номер один в своей области. Но без нее им бы никогда не добиться такого рейтинга. Конечно, без них и у нее не было бы такого положения, как сейчас. Но это уже к делу не относится. Если не Джез, Мэл и Пит, то на их месте были бы другие.
Фиби взглянула на часы: через пять минут начнется собрание. Еще есть время, чтобы в очередной раз оценить свои позиции, как она с удовольствием делала это каждый месяц, оценить позиции и убедиться, что ничто не угрожает ей в этом стремительно растущем бизнесе, в котором все так быстро меняется.
Каждый из ее партнеров был уже «кошкой, которая гуляет сама по себе», каждый – дьявол во плоти, когда дело касалось искусства фотографии, и каждый – а это было самое главное – уже давно перешагнул «предел прочности».
Что касается Фиби, то именно слово «прочность» было для нее единственно значимым в современном бизнесе фотографии. Любой фотограф, имеющий приличный портфель заказов, мог чувствовать себя прочно, но избранных отличает постоянное стремление перейти эту границу, углубиться в неизведанную территорию и действовать по своим законам, не претендуя на художественность и изысканность и не утруждая себя туманными объяснениями с заказчиком. И когда эти избранные выходят за пределы прочности, разве не обращаются они всегда к ней, к своему представителю, чтобы она хоть на время вернула им чувство реальности и уберегла от гибели, которой они так боятся?
Разве могли бы они позволить себе свои неоднозначные шедевры, не будучи уверенными, что она скажет свое «да»?
И дело тут не в технике, бог не даст соврать. Двести фотографов имеют технику, и еще двести имеют вкус. Миллионы фотографов, даже непрофессионалы, могут делать симпатичные фотографии. А ее подопечные? Все самые престижные заказчики и заведующие художественными отделами могут безошибочно определить работу каждого из них. Камера в их руках была тем же, чем холст и кисть для истинного и неподражаемого художника.
Фиби пришла к выводу, что дело тут в двух вещах: особом видении и знании искусства освещения. Даже самое блестящее понимание, как направить свет на объект, – неважно, простой ли это болт или сама Мишель Пфайффер, – не даст желаемого результата, если нет видения. Равно как и бесполезно иметь это видение, не владея в совершенстве почти безграничными возможностями освещения.
И было еще третье, чему ни она, ни они не могли дать точного определения. Некоторые называли это третье банальным словом «оригинальность», но для Фиби понятие этого третьего выражалось словом «неистовство». Именно это делало Джез, Мэла и Пита самыми лучшими. Сегодня было уже слишком много просто хороших, способных фотографов-профессионалов. И если всякий раз фотограф хотел, нет, не просто хотел, а отчаянно стремился выйти за пределы мыслимых возможностей пленки, то только в этом случае он или она имели право на высшие гонорары. Фиби считала, надо отдать ей должное, что у Мэл, Пита и Джез были равные им конкуренты, но выше их не было никого. И само собой разумеется, что эти несколько равных имели представителя такого же класса, как она, а таких, в свою очередь, во всей Калифорнии насчитывалось только трое.
Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад, как вполне здраво рассуждала Фиби, ни один потенциальный представитель не смог бы найти в Лос-Анджелесе таких фотографов, и она радовалась, но отнюдь не удивлялась, что родилась в идеальное для этого время и в идеальном месте.
Раньше почти все фотографы высшего класса жили и работали в Нью-Йорке, но такое положение изменилось очень быстро, особенно в области фотографии пищевых продуктов, автомобилей и портретов знаменитостей. Большинство фототалантов теперь сконцентрировалось в Лос-Анджелесе. А она оказалась здесь с самого начала.
Двенадцать лет назад, когда ей только исполнилось двадцать шесть, Фиби работала ассистентом у Эвана Джонса, фотопортретиста, обеспечивающего себе приличный доход тем, что он делал фотографии, льстившие самолюбию богатых женщин, которые те с удовольствием дарили своим мужьям на Рождество.
Истинная гениальность Эвана Джонса состояла в ретуши. Он никогда не показывал своим клиентам только что отпечатанные «контрольки». Он сам делал первоначальный жесткий отбор, оставляя только самые лучшие снимки. Затем с помощью тонкой кисточки проделывал исключительно искусную работу, искусную настолько, что невозможно было определить, что он уже приложил к фотографии руку, и только потом, как бы еще до ретуши, показывал снимки клиенту. И лишь после того, как польщенный заказчик отбирал понравившийся кадр, он по-настоящему принимался работать своей кисточкой, убирая или добавляя отдельные штрихи: ресницы становились длиннее, а вены на руках – невидимыми, в глазах появлялся блеск, ноздри приобретали более тонкий абрис, губы выглядели полнее, подбородок изящнее, шея идеальной.
