— Ну же, — ласково настаивал он, — не заставляй меня ждать.
Вместо того чтобы ответить, она отпила глоток, прищелкнула языком от удовольствия и едва заметно улыбнулась. Антонен был невероятно обаятелен и пользовался этим направо и налево. Орехового цвета с золотинкой глаза, правильные черты лица и милая улыбка делали его очень привлекательным, несмотря на небольшой рост. Кроме того, у него было прекрасное чувство юмора, и он умел обходиться с женщинами. Уже много лет ведущий наездник конюшни Монтгомери, он почти всегда оказывался среди первых на звание «Золотой хлыст», но так ни разу его и не получил.
— Сначала я обговорю все с Бенедиктом, — медленно сказала она. — Обещаю, что буду держать тебя в курсе.
Он скорчил недовольную гримасу, выражающую недоверие, понимая, что ей вовсе незачем советоваться с дедом. Карьера коня была очевидна: после бегов средней значимости, по которым можно верно оценить его качества, он будет незамедлительно задействован в основных соревнованиях.
Как Аксель и предполагала, Антонен подошел к ней, обнял за шею и попытался поцеловать. Она, словно шутя, оттолкнула его и выпроводила за дверь. Конечно, она допустила ошибку, переспав с ним. Их роман для всех был тайной, продолжался совсем недолго, но Аксель укоряла себя за него. Почему она уступила? Потому что он так мил? Потому что мечтала о любви? Бенедикт не следил за ее флиртами и связями, но категорически настаивал на одном: «Никогда ни с кем из конюшни. Ты такая милашка, что они все будут за тобой бегать, но это не добавит им усердия. Я понятно объяснил?»
Это был мудрый совет, но она пренебрегла им и забралась в постель к Антонену. И сразу же возникла масса вопросов. Как разграничить ее собственную привлекательность и очевидный для него интерес быть связанным с внучкой Бенедикта Монтгомери? Как приказывать ему, ругать за плохую езду? Как не допустить фамильярности и покровительственности?
Она поделилась с Антоненом своими сомнениями, и он стал оправдываться, прижав руку к сердцу, — впрочем, неубедительно. Несколько сочувственных взглядов Дугласа, который оказался в это время в конюшне, обескуражили девушку. Разрыв, похоже, потряс Антонена, но он по-прежнему держался дружелюбно. Аксель еще раз попыталась убедить себя в том, что не могла поступить иначе. Три месяца спустя, после официального назначения тренером конюшни, она мысленно поздравила себя с тем, что порвала с ним до того, как все могло существенно осложниться.
Возвратившись в кухню, она в задумчивости допила вино. Если она хочет встретить любовь, ей непременно нужно оказаться за пределами мира скачек, там, где бы ее никто не знал.
Она услышала, как хлопнула дверь, и раздались тяжелые шаги Констана.
— Съешь хоть что-нибудь! — воскликнул он, входя. — Не отправляйся на скачки с пустым желудком. Погоди, сейчас сделаю тебе мой фирменный бутерброд.
Любезность Констана во многом превосходила его кулинарные таланты, но бутерброды он готовил отменные. Они обменялись улыбками, и она подвинулась, чтобы он достал нужные продукты из холодильника. Устроившись на высоком табурете, где пять минут назад сидел Антонен, она снисходительно глядела на дядюшку. Он действительно делал все, чтобы жизнь каждого была приятной, и не проявлял признаков досады, даже когда Бенедикт или Аксель кричали на него из-за бесчисленных оплошностей. От Монтгомери он унаследовал прямой нос и небесного цвета глаза, но остальные черты казались расплывчатыми, словно незавершенными. Будучи слишком толстым, он одевался в бесформенную одежду, носил вельветовые штаны и свитеры, которые предпочитают водители, и вечные походные ботинки. «С тобой невозможно показаться на людях!» — не мог иногда сдержаться Бенедикт, но ни разу не запретил Констану появиться на званом обеде или каком другом светском мероприятии. Это был его сын, и он принимал его таким, какой он есть, — семья прежде всего.
— Бен вернется раньше, чем предполагалось, — объявила она. — Он будет здесь, чтобы принять Стаутов.
— Замечательно! — обрадовался Констан.
Вдобавок он обладал способностью радоваться хорошему и не придавать значения плохому. Бутерброд, который он подал Аксель, имел странный вид, но она, не колеблясь, стала его есть. Проглатывая первый кусок, который имел вкус огурца с пряными травами, она вновь подумала о том, как сегодня бежал Макассар. Если бы конь оправдал ее надежды, год был бы чудесным!
* * *
Джервис затормозил у стены, понажимал все кнопки на подлокотнике, перед тем как развернуться, потом поддал газу и вихрем пронесся перед Бенедиктом.
— Гениально! — воскликнул он.
— Остановись! Кончится тем, что ты сломаешь мне коляску.
— Это так забавно, будто каждый год меняешь машину! — воскликнул в ответ Джервис. — Всегда есть какие- то усовершенствования и новинки. Я просто умираю от желания испытать их.
Он остановился возле брата, сидящего в глубоком кресле. По бокам стояли переносные столики. Там были утренние газеты, телефон, чашка чаю, тарелка с сухариками. Джервис с одного взгляда убедился, что недостатка ни в чем нет, выпрыгнул из инвалидной коляски и принялся ходить по комнате.
— Нехорошо, что ты так быстро уезжаешь. Я напланировал кучу развлечений…
— Какого рода?
— Не имеет значения, раз тебя здесь не будет. Не хочу, чтобы ты расстраивался!
Бенедикт протянул руку и подтянул коляску к себе. Как обычно, Джервис и не шелохнулся, чтобы помочь ему, даже не взглянул в его сторону. Он первым понял, что Бенедикт хочет быть независимым и любое проявление жалости будет встречено в штыки. Но то, как был обустроен первый этаж лондонского дома, доказывало, что брат все учел. Дверные проемы были расширены, ручки переставлены на другую высоту. Выход в сад с задней стороны дома был оснащен пологим пандусом, а мебель в комнатах расставлена так, чтобы можно было свободно перемещаться. Такие же преобразования были осуществлены и в поместье Саффолк, где Джервис проводил выходные, а его супруга Грейс жила весь год. Когда Бенедикт приезжал туда, то располагал теми же удобствами.
— Что это вы здесь делаете, запершись? — воскликнула Кэтлин, входя в салон. — Вы даже не видите, какое солнце за окном!
Она поспешила отдернуть тяжелые занавеси из цветастого вощеного ситца.
— Твой отец пытался сломать мою новую коляску, — пошутил Бенедикт.
— Смотри, ему ничего не стоит это сделать! Слушайте, не изображайте из себя тепличные растения, выйдите хоть ненадолго.
На четвертом десятке Кэтлин выглядела чудесно, но тем не менее еще не нашла себе друга среди бесчисленных воздыхателей. Джервис считал, что его дочь слишком свободолюбива, чтобы принести себя в жертву замужеству. Время шло, и красота Кэтлин начинала понемногу блекнуть, хотя она по-прежнему была восхитительной, статной, безумно элегантной и всегда готовой повеселиться. Из всех членов семьи ей лучше всех удавалось не замечать немощи Бенедикта. Она не сказала в его адрес ни единого слова сострадания и первой осмелилась шутить над инвалидной коляской и над тем, как мебель выстроили вдоль стен, что делало комнату похожей на зал ожидания.
