Я запихиваю расписание в свою сумку.
— Думаю, я ожидала кого-то вроде миссис Маккракен.
Может быть, мистер Марсо другой. Возможно, он добрый и безопасный, как папочка и Стоджи.
Элли примерно на голову ниже меня, рукой она приглаживает свои черные, как смоль, непослушные волосы, поднимаясь на носочки. Думаю, таким образом, она пытается вытянуться в росте, но в основном это выглядит так, будто ей нужно пописать. Она такая крошечная и милая, что мне так и хочется потянуть ее за хвостик. Что я собственно и делаю.
Улыбаясь, шутя, ударяет по моей руке и опускается на пятки.
— Не волнуйся насчет Марсо. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Ей легко говорить. На следующий год ей уже оставили место в Бостонской консерватории по игре на виолончели. Ее будущее не зависит от того, понравится она Марсо или нет.
— Я иду в тренажерный зал. — Она тянет через плечо огромный рюкзак, размером в половину своего роста. — Ты идешь?
Вместо обычного организованного урока физкультуры, Ле Мойн предоставляет полный фитнес-центр, с персональными тренерами и множеством секций, как йога и кикбоксинг.
Я бы предпочла отрезать себе несколько пальцев, нежели прыгать в комнате с зеркалами и осуждающими меня девушками.
— Нет. Я собираюсь пробежаться снаружи.
Мы прощаемся, но мое любопытство насчет Марсо побуждает меня крикнуть ей вслед.
— Элли? Насколько он привлекателен?
Она оборачивается, пятясь назад.
— Поразительно привлекательный. Это был всего лишь взгляд, но, уверяю тебя, я почувствовала это вот здесь. — Она похлопывает себя по животу и узкий разрез ее глаз округляется. — Возможно, даже ниже.
У меня все сжимается в груди. У самых привлекательных самое уродливое нутро.
Но ведь я привлекательна, не так ли? В основном моей красотой восхищаются именно те люди, которым я не доверяю.
Возможно, мое нутро такое же уродливое.
Когда Элли отворачивается, посылая мне свою красивую улыбку через плечо, я признаю, что ошибалась в своих рассуждениях. В Элли нет ничего уродливого.
В раздевалке я переодеваюсь в шорты и майку, а затем направляюсь к дорожке, которая окружает двадцатиакровый кампус снаружи.
Из-за влажного воздуха большинство учеников воздерживаются покинуть свои проветренные помещения в это время года, кроме некоторых бездельников, которые сидят на скамейках парка, смеясь и поедая свои обеды. Пара танцоров оттачивают свои синхронные движения под внушительными шпилями центрального здания кампуса.
Когда я выполняю растяжку ног в тени большого дуба, смотрю на пышную зеленую почву и прорезиненные пешеходные тропы. Та же тропа, по которой я прогуливалась с папой, когда моя голова едва доходила до его бедра. Я все еще чувствую, как моя ладонь утопала в его большой руке, пока он вел меня за собой. Его улыбка была полна солнечного света, когда он указывал на старинный облицованный каменными стенами собор Кресент Холл и размышлял о величии комнат для занятий в нем.
Ле Мойн был его мечтой, которую его родители не могли себе позволить. Но он никогда не расстраивался из-за этого. Потому что он не был потребителем, даже когда мечтал. Вместо этого передал свою мечту мне.
Сгибаясь в талии, я тянусь к пальцам ног, растягивая подколенные сухожилия, пока воспоминания согревают меня изнутри. Я похожа на маму с темными волосами и темными глазами, но у меня папина улыбка. Хотелось бы, чтобы он видел меня сейчас, как я стою здесь, на территории кампуса, живя его мечтой с улыбкой на лице.
Я улыбаюсь шире, потому что его мечта, улыбка... они и мои тоже.
— Святая Матерь Божья, я скучал по этой заднице.
Я выпрямляюсь, улыбка исчезает с моего лица, а тело слишком окаменело, чтобы обернуться на звук голоса, который заставляет вжать голову в плечи.
— Чего ты хочешь, Прескотт?
— Тебя. Голую. На своем члене.
Мой желудок сковывает, и капелька пота стекает по моему виску. Я выпрямляюсь.
— У меня есть идея получше. Как насчет того, чтобы ты засунул свой член между ног, станцевал, как Буффало Билл (прим. перев.: маньяк из фильма «Молчание ягнят») и отвалил на хрен.
— Какая же ты мерзкая, — с улыбкой говорит Прескотт, пока приближается ко мне.
Он останавливается на недостаточно далеком расстоянии. Я делаю шаг назад.
Его отросшие волосы доходят до подбородка, светлые пряди выгорели из-за солнечных лучей Карибского моря, или где бы он там провел лето. Если его галстук и рубашка на пуговицах и душат его в сегодняшнюю жару, он не показывает это, поскольку раздражает меня своим блуждающим, пристальным взглядом.
Я не понимаю, почему девушки в Ле Мойн борются за его внимание. Нос у него слишком длинный, передний зуб кривой, и язык у него словно червь, когда он всякий раз его засовывает мне в рот.
— Господи, Айвори. — Его взгляд фокусируется на моей груди, обжигая кожу под рубашкой. — За лето твои сиськи выросли еще больше.
Я расправляю плечи.
— Если ты просишь меня о помощи тебе в этом году, попробуй еще раз.
Его взгляд остается прикованным к моей груди, длинные пальцы крепче сжимают пакет с обедом.
— Я хочу тебя.
— Ты хочешь, чтобы я делала за тебя домашнюю работу.
— И это тоже.
Мое тело дрожит от его охрипшего голоса. Я обнимаю себя руками, ненавидя свою грудь за то, что она слишком заметна, и то, как он вызывающе пялится на меня, и что я зависима от него.
Наконец-то его взгляд поднимается вверх и останавливается на моих губах.
— Что случилась с твоим ртом? Получила по губам колечком для члена?
Я пожимаю плечами.
— Это было большое... большое кольцо.
Выражение его лица мрачнеет под маской ревности, и меня это тоже бесит.
— Тебе стоит приобрести подобное. — Я наклоняю голову из-за его вынужденного смеха. — Почему бы и нет? Это усиливает ощущение наслаждения. — Вообще-то, я ничего не знаю о пирсинге, но не могу упустить шанс задеть его. — Если бы у тебя был такой, то ты бы действительно заставил девушку кончить.
Он давится своим напряженным смехом.
— Погоди, что? — Его взгляд становится жестким. — Ты и так кончаешь со мной.
Секс с ним очень похож на вытаскивание тампона. Быстрый рывок, который приводит к отвратительной неразберихе, которую я стараюсь выбросить из своих мыслей, пока это не повториться вновь. Я не хочу говорить ему об этом. Он все это видит в моем взгляде.
— Дерьмо собачье, — он сыплет обвинениями, выходя за рамки того, что зеваки сочли бы дружественным разговором.
Когда Прескотт дотрагивается до моей руки, я бросаю взгляд на здание центрального кампуса и нахожу пустое окно деканата.
— Твоя мама наблюдает.
— Ты лживая сука. — Он не смотрит вверх, но опускает руку.
— Если хочешь моей помощи, то я нуждаюсь в авансе.
Из него вырывается отвратительный смешок.
— Черт, нет.
— Как пожелаешь. — Я срываюсь на бег, придерживаясь травы, которая не так сильно обжигает мои босые ступни.
Для длинных ног Прескотта занимает всего лишь пара секунд, чтобы догнать меня.
— Погоди, Айвори. — Пот стекает по его лицу на воротник рубашки, пока он бежит рядом со мной. — Ты можешь остановиться на минуту?
Я замедляю свои шаги, упираясь кулаками в бока, и жду, пока он отдышится.
— Слушай, у меня нет сейчас при себе налички. — Он оттягивает карманы своих брюк. — Но я заплачу тебе сегодня вечером.
Сегодня вечером. У меня скручивает внутренности, но я улыбаюсь и вырываю из его руки пакет с обедом.
— А пока это подойдет.
Обед — это единственное, что мне было нужно. У него безлимитный баланс на счету в кафетерии, так что он не проголодается.
Прескотт смотрит на босые ноги, на бумажный пакет в моей руке и останавливает свой взгляд на моей разбитой губе. Он далеко не глупый для парня, который бьется над математикой. Скорее равнодушен. Не заинтересован в моих проблемах и учебе.
Мы здесь не для того, чтобы решать квадратные уравнения или изучать клеточную биологию. Мы поступили для того, чтобы обучаться художественной программе: танцевать, петь, играть на наших инструментах, чтобы быть принятым в музыкальную консерваторию по своему выбору. Прескотт предпочел бы посвятить свое время гребаной игре на классической гитаре, а не писать реферат по истории Франции. К счастью для него, ему не нужно заниматься написанием курсовых работ. Не тогда, когда он в состоянии заплатить мне за это.
