Я скриплю зубами, но изображаю улыбку, когда смотрю на него снизу вверх.
Ладно, мне действительно следовало сделать еще один глоток напитка. Я никогда не бываю достаточно пьяна, чтобы иметь дело с этим ублюдком.
Мужчины меня не нервируют. На самом деле, я научилась играть в их игру, подниматься в их ряды и занимать их позиции, пока некоторые не стали утверждать, что у меня самой мужественный характер.
Однако Кингсли входит в небольшой список тех, кто истощает меня всякий раз, когда я думаю о них или, что еще хуже, имею с ними дело.
Делить с ним пространство это все равно, что находиться под водой несколько минут подряд.
Мы всегда конфликтовали. Блядь, всегда. Я ангел на плече Нейта — тот, кто так же дипломатичен, как и он, когда дело доходит до решения деликатных вопросов фирмы и футуристического видения. Факт, который бесит этого ублюдка, потому что он агрессивный тип.
Нанеси удар первым, а затем предъяви обвинения.
Он наносит им удар, когда они падают духом.
Короче говоря, насилие его второе имя, а дипломатия покинула здание его эгоистичного, одержимого адом мозга.
— Свадьба еще не закончена, — говорю я сладким тоном, который действует ему на нервы. — Думаю, это означает, что я остаюсь.
Его глаза загораются, и это подчеркивает оттенки темно-синего и бурно-серого в них. Они разделяют силу морского урагана, который не смогли бы пережить даже пираты. И когда он смотрит на меня сверху вниз со своим дурацким комплексом бога, это похоже на то, что он направляет эту разрушительную энергию на меня с единственной целью — уничтожить.
— Вот что я тебе скажу, ведьма. Как насчет того, чтобы ты ушла и избавила нас всех от неприятного вида тебя?
— Отказываюсь.
— Или уходи, или я заявлю на тебя за незаконное проникновение.
Я стою, больше не ощущая слабости в коленях и определенно настроенная на вызов.
— Меня пригласили. У меня есть приглашение, чтобы доказать это.
— Как владелец собственности, я могу отозвать свое гостеприимство в любое время.
— Если бы это слово и ты встретились в переулке, они бы застрелились и забрызгали кровью твои драгоценные итальянские туфли.
Его лицо остается прежним — неподвластным времени, бесстрастным и совершенно безжалостным. С солнцем за спиной он выглядит таким же зловещим, как старая готическая часовня.
— Прошло две минуты с тех пор, как я отменил свое приглашение, которое следовало использовать, чтобы покинуть мою собственность.
— Я не уйду, пока не поздравлю свою дочь со свадьбой.
— Ты имеешь в виду мою дочь.
— Я ее родила.
— А я воспитывал ее в течение двадцати лет, пока тебя не было рядом.
— В тысячный раз, я думала, что она мертва!
— В тысячный раз повторяю, мне нечего сказать.
Мы оба тяжело дышим. Или я. Кингсли Мудак Шоу без проблем заставит кого-угодно почувствовать себя меньше, чем бедная муха на его плече, прежде чем жестоко убить ее.
Он из тех адвокатов, которые советуют своим клиентам не идти на компромисс, даже когда другая сторона выполняет их требования.
«Вы получите больше, если подадите в суд», это его знаменитая фраза, проклятие существования оппозиции и причина его безжалостной, безразличной репутации.
Неудивительно, что он является асом защиты по уголовным делам во всей стране, если не во всем мире.
Но если он думает, что его идиотские методы сработают на мне, то он на самом деле меня не знает.
Или как далеко я зайду, чтобы завоевать доверие моей дочери.
Стать частью ее жизни и наверстать упущенные двадцать лет.
Он достает старую золотую Зиппо и щелчком открывает ее, затем закрывает.
— Либо ты использовала свою кровь ведьмы, чтобы вызвать своего клона, либо ты все еще здесь. Ты бы предпочла, чтобы тебя увела полиция?
— И рискнуть устроить переполох на свадьбе собственной дочери?
— Маленькие жертвы ради общего блага.
— Ты невероятен.
— И ты все еще здесь.
— Я уйду, — говорю я со спокойствием, которое не выдает моего желания ударить его ближайшим острым предметом.
Потому что, в отличие от него, я не хочу никаких проблем на свадьбе дочери.
— Ты не войдёшь.
— Я уйду только после того, как поздравлю Гвен и Нейта. Ни минутой раньше.
— Позволь мне отклонить это предложение. Убирайся к чертовой матери, пока я тебя не арестовал.
— Тогда я испорчу что-нибудь по пути отсюда.
— Тогда я подам на тебя в суд.
— У тебя нет ни оснований, ни свидетелей, ни веских аргументов. Кроме того, это плохая пресса — подавать в суд на собственного подчиненного, не говоря уже о том, что это создает враждебную рабочую среду. — я поправляю волосы. — Спасибо за напоминание.
— Плохая пресса для меня значит полное дерьмо. И ты недолго пробудешь моей подчиненной. — он делает шаг вперед, пока не возвышается надо мной, забирая воздух и заменяя его своим дурацким чертовым запахом. — Я добьюсь, чтобы тебя вышвырнули из моей фирмы, даже если это будет последнее, что я сделаю.
Если бы его глаза были лазерами, я бы испепелилась прямо сейчас.
Ни для кого не секрет, что мы с Кингсли никогда раньше не ладили, но с тех пор, как он узнал, что я мать Гвен, он усыпал мой путь минами, растяжками и нездоровой дозой саботажа.
Он ненавидит меня со страстью, которая напоминает то, как он ненавидит свою мачеху. И я этого не понимаю.
Не то чтобы у нас были какие-то отношения до зачатия Гвен, и мы определенно не расстались с неприязнью между друг другом.
Это была одна единственная ночь. Ни больше, ни меньше, в отличие от того, что пыталась думать моя юная версия.
Правда остается правдой. Кингсли и я олицетворения воды и огня. Сосуществование невозможно. Здоровые отношения это миф.
Нейт сказал мне, что Кингсли ведет себя так, потому что он чрезмерно заботится о Гвен и не хочет, чтобы я забирала ее у него. Но если бы у этого мудака были хоть какие-то логические мозговые клетки, он бы знал, что я никогда бы не попыталась это сделать.
Он был ее единственным родителем в течение двадцати лет, и никто не мог занять его место в ее жизни, и меньше всего мать, которая только что появилась на пути.
— Удачи в попытках, Кингсли. Любопытно посмотреть, как это сработает для тебя.
— Возможно, ты захочешь поточить свои доспехи, ведьма. Тебе они пригодятся, когда будешь искать работу во второсортной юридической фирме.
— Что? — я прикладываю ладонь к уху, притворяясь, что напрягаюсь. — Не могу расслышать чушь собачью.
Я снова улыбаюсь, так мило, что у него дергается глаз. Это реакция отвращения или гнева — я не знаю, и мне все равно, когда я разворачиваюсь и ухожу.
Мои легкие наполняются воздухом после того, как я задыхаюсь от его запаха дольше, чем следует считать здоровым.
Этому мудаку действительно нужно перестать разговаривать со мной и использовать восемьдесят процентов моих энергетических запасов.
И мог ли он выглядеть при этом менее устрашающе? Хотя я думаю, что это связано с его поведением и харизмой больше, чем с чем-либо еще. Я никогда не считала красивых мужчин пугающими.
Очевидно, он проклятое исключение.
Я собираюсь мысленно подготовиться к короткой встрече с Гвен, когда телефон вибрирует в сумочке.
Я извлекаю его с намерением заставить его замолчать, но имя, мигающее на экране, заставляет меня остановиться.
Из исправительного учреждения Аттики.
Мой пульс учащается, когда я отвечаю:
— Леблан слушает.
Между нами тянется долгая пауза, и если бы не помехи, я бы подумала, что связь оборвалась.
До меня доносится низкий голос пожилого мужчины-охранника.
— У меня печальные новости, мисс Леблан. Суд постановил назначить мистеру Локателли слушание по условно-досрочному освобождению. На этот раз ваш отец, вероятно, одержит победу.
Моя рука, сжимающая телефон, опускается, и слезы, которые я сдерживала всю церемонию, собираются на веках.
И вот так кошмар возобновляется.
