темные, как земли Камбоджи, глаза выдают: ему льстит такое неприкрытое восхищение.
— Итак, Марина Сергеевна, рассказывайте, — присаживается на стул рядом, складывает папку с историей у себя на коленях. — Как самочувствие? — захватывает свободную от капельницы руку манжетой тонометра, вставляет под нее диафрагму стетоскопа.
— Как будто мне провели вскрытие черепа, а потом криво зашили, — усмехаюсь. — Что со мной?
— Сто на шестьдесят четыре, — переводит взгляд с табло прибора на меня.
— Это плохо?
— С учетом травмы — в пределах нормы, — берет ручку, делает пометку на листе поверх папки.
Я заглядываюсь на то, как под наклоном движется его рука во время письма, и в голове мгновенно вспыхивают картинки, что еще он мог бы делать вот этими волшебными руками. Где трогать и как. Азарт будоражит кровь. Даже мой диагноз сейчас не так интересен, как это завораживающее предвкушение.
— Так, а у меня… — оттягиваю ворот казенной ночнушки и пускаю немного воздуха к груди, обмахиваясь.
— Черепно‑мозговая травма, сотрясение, — взгляд молодого доктора, наконец, останавливается на мне.
— Чудесно, — шепчу я.
— Нужна консультация невролога и нейрохирурга, чтобы исключить сопутствующие травме риски, — добавляет мягким тембром.
— Прекрасно.
— И психиатра, — приподнимает уголок тонких губ.
— Мне не помешает, да, — смеюсь в ответ.
Небольшой невинный флирт на основе моих травм ведь не выходит за рамки врачебной этики, да? А там я выпишусь…Давненько я не собирала такие экземпляры на просторах России‑матушки.
— А скоро мне можно будет домой? — спрашиваю невинно.
— Когда получим результаты анализов, проведем полную диагностику.
— Знаете, я ведь фотограф, — вставляю фирменную фишку, пытаюсь еще немного приподняться, но мешает злополучный катетер. Не самая выигрышная поза. — Камера не сможет долго без меня. А я без нее. Если задержите меня здесь, придется брать в объектив вас.
— Я не фотогеничен, — усмехается доктор, снимая с моей руки манжету тонометра.
— У вас очень выразительные руки, так и просятся в кадр, — кладу ладонь поверх широкого мужского запястья. Легко прохожусь подушечками пальцев по теплой коже и тут же убираю.
Словно и не было. Крючок работает безотказно. Взгляд доктора прожигает во мне дыру, я уверенно отвечаю.
— Кхм, Жень, можно тебя? — раздается от двери.
Мы с очаровательным доктором вскидываем глаза на проем, я, к своему неудовольствию, обнаруживаю там чьего‑то благородного мужа, которого я недавно одарила эпитетом «хрен». Надо бы извиниться, поблагодарить, что рванул к несчастной едва знакомой женщине, и отпустить с миром. Чего он все еще здесь трется?
Почти пойманный в мои сети врач кивает, поднимается с места и направляется в сторону слишком рьяно взявшегося за меня незнакомца.
Потасканный жизнью мужик недобро сверлит меня взглядом, все больше напоминая лесоруба из американских триллеров. Словно сейчас вытащит из‑за спины топор и…
Надеюсь, мой милый доктор будет жить?
Глава 4
Михаил
— Ну что, Жень? — складываю руки на груди, привычно пряча ладони.
— Не Женя, а Евгений Александрович, попрошу, — стучит ручкой по бейджу на груди. Приколист хренов.
— Да хорош. Что с ней? — киваю на дверь палаты, от которой мы отошли на несколько шагов.
— Как и говорил, черепно‑мозговая, но сознание не спутанное, речь в норме, думаю обошлось, в порядке будет твоя благоверная, — щелкает ручкой и убирает ее в нагрудный карман.
Пропускаю мимо ушей это его «благоверная», сосредотачиваясь на главном.
— Скоро выпишешь?
— Ты куда торопишься? Еще анализы не все пришли, обследование нужно сделать, нескольких врачей пройти.
— Мать долго с сыном сидеть не будет, ты же знаешь. А у меня крупный заказ сейчас, совсем без вариантов.
— Придется что‑то придумать. Такие травмы несут сопутствующие риски, возможно проявление невидимой при первичном анализе симптоматики: внутричерепная гипертензия, гидроцефалия, ишемия, отек мозга…
— А нормальным языком ты сказать можешь, не для заучек с медицинского? — устало потираю лицо ладонью. Как это все не вовремя, боже.
— Нормальным языком: дай работать врачам, если не хочешь в итоге получить овощ.
— Она, вроде, ничего, — пожимаю плечами, снова бросая взгляд на дверь. Странная только. Но после такой травмы это нормально. Наверное.
— Ничего, — расплывается в своей классической улыбочке бывший одноклассник. Всю жизнь ему эта улыбка всё на блюдечке подносила. — Мне даже показалось, флиртовала со мной, — хмыкает.
Мне тоже так показалось. И это то, что я предпочел бы не видеть.
— Не обольщайся. Она занята, — кидаю на него прямой твердый взгляд, обозначая свою территорию. — Мне показалось, она не узнала меня, когда проснулась, — задаю интересующий меня вопрос.
Красноречивое «хрен» еще висит в воздухе.
— Ты б брился почаще, может, узнала бы, — Женька разворачивается в сторону своего кабинета и кивком приглашает двигаться за ним. — А вообще, легкая дезориентация после пробуждения — это норма. Сегодня придет невролог, протестирует ее по тесту комы Глазго, увидим, есть ли глубинные повреждения. К концу дня будет более подробная картина.
Открывает дверь кабинета, проходит к столу, заваленному папками.
— Ты мне напишешь? — опираюсь на косяк.
— Конечно. Повезло, что сюда привезли, иначе сидел бы ты за дверкой какой‑нибудь приемной и скулил от неведения, — перекладывает бумажки на столе, отпуская остроты. — А ребенка в соцслужбу бы определили до установления родства. Это же надо навернуться на детской площадке, — снова хмыкает.
Самому интересно как это вышло.
— Да, спасибо за Марса, — говорю без уверток. — И ребятам своим дежурным передай благодарность, не уверен, что все бы так к ребенку отнеслись.
— Ты знаешь, какая нынче валюта благодарностей, — говорит старый друг, присаживаясь в кресло.
Я киваю, понимая все без лишних слов. Будут им благодарственные пакеты.
— Я зайду к ней
