выжимая из своего байка максимум.
Спортивный, прокаченный мотоцикл с логотипами моего клуба на бортах пулей пролетает по треку и идёт на новый заход. Раньше я народ на другой технике тренировал. Гоняли по бездорожью на сложных отрезках или вообще в лесу. Но тогда нас и клубом назвать можно было с натяжкой, хотя в заездах принимали участие, места брали. Хотелось масштаба. Хотелось сделать это основным видом деятельности, чтобы на всё хватало и душа при этом получала свою порцию необходимого ей ощущения полёта.
Я поднял этот клуб с нуля, и немногие знают, чего мне это стоило. Да и сейчас всё сложно, просто я парней не гружу. Это мои проблемы. Их они коснутся только в том случае, если я проиграю битву с собственным отцом. А проигрывать я не намерен.
Это моя жизнь. Я прихожу сюда в любое время суток, и мне становится хорошо внутри, будто дома. Помню, было время, я жил на нашей старой базе. В родительский особняк возвращался только ради младшего брата. Боялся, что однажды его сложный, затянувшийся конфликт с отцом закончится плачевно. Как бы и сейчас мне не пришлось оказаться в вагончике на ПМЖ.
Газ на пределе. Ветер обтекает тело, а сердце бьётся в такт двигателя. Ему беспокойно.
Чёрт побери, я никогда не был святым! В моей семье без лжи и умения грамотно прикрывать свою задницу вообще было колоссально трудно, а когда у тебя ещё младший брат, который при живом отец нахер никому не нужен и постоянно нарывается на неприятности, это шарашит такой ответственностью. Не отвертишься. И с девушками складывалось по-разному. Я не могу назвать себя влюбчивым. Вообще не уверен, что до Яси по-настоящему влюблялся. У этой трогательной девочки получилось достучаться до моего нутра. С остальными как-то не срасталось. Мне всегда не хватало в них… Ярославы, наверное. А сейчас я не могу придумать себе оправдания. И меня жрёт совесть.
Вчера сорвался на ней. Внутри горело и чертовски хотелось выплеснуть хотя бы часть этого огня во вне. Зато понял, что Яся вполне готова к разгону. Я сам слишком торможу себя, боясь её напугать.
Останавливаюсь у вагончика. Парни дымят. Делая козырьки из ладоней, смотрят на меня.
— Кит, дай канистру. Я пустой почти.
Кладу шлем на скамейку, расстёгиваю куртку. Тёплый ветер сразу пробирается под футболку и приятно щекочет разгоряченное, потное тело. Погода в этом году определённо за нас. И я тоже подставляю лицо солнцу, пока Толмачев ходит за бензином.
— Прокатиться с тобой? — вручает мне канистру.
— Не надо. Я кроме дороги сейчас ни хрена не вижу. Мысли раскладываю.
— Помогает?
— Угу. Дайте кто-нить сигарету, пожалуйста.
Парни передают. Кит забирает, протягивает мне пачку. Губами вытягиваю одну сигарету. Забираю у Толмачёва зажигалку. Прикуриваю и сразу делаю несколько затяжек. В груди становится тяжело и вместе с тем чертовски хорошо.
Байк остыл. Выбросив затушенный бычок в бочку для мусора, седлаю его и срываюсь на очередной круг. Куртку не стал застёгивать. Ветер врезается в рёбра, парусом раздувает кожаную экипировку. Останавливаюсь, застегиваюсь. Мешает.
На новом круге резко давлю на тормоз, улетая прилично вперёд. Плохой пример для парней, которых я учу правильно работать с техникой, чтобы не убиться. Но сейчас пример будет ещё хуже, потому что тренер превратится в убийцу!
— Что. Ты. Здесь. Забыла?! — на последнем слове срываюсь на животный рык, вырывающийся из грудной клетки.
Соболева в лёгком, развевающемся на ветру платье открыто мне улыбается. Парни косят на неё взгляды, поднимаются и тактично сваливают подальше.
— Увидеть тебя хотела. А где найти Гордея Калужского, если не на треке? Ты же здесь живёшь практически.
— Какая осведомлённость, — вешаю шлем на руль.
Нервно дёргаю молнию на кожаной куртке, её тоже снимаю, раскручиваю задравшиеся рукава футболки. Эти простые действия помогают мне держать себя в руках.
— Да брось. Об этом все знают. Ты же повернут на своих мотоциклах. Прокатишь?
— Лина, чего тебе надо? — облокачиваюсь бёдрами на борт байка.
Соболева подходит ближе. Светлые волосы всё время попадают ей в лицо. Откровенно облизывая меня взглядом, заплетает их в косу.
— Тебе очень идёт эта форма, — улыбается она. — Может поужинаем?
— Ты серьезно сейчас? Или это какой-то прикол? У меня есть Яся, — напоминаю девушке. — Ничего не изменилось.
— Если бы, — она подходит ещё ближе и упирается острым ногтем мне в грудь, — я не была с тобой той ночью, может быть и поверила. Но нам было хорошо вместе, Гордей. Правда, хорошо. У тебя словно сорвало все стоп-краны. Я даже не думала, что ты такой ненасытный! И это при том, что ты был изрядно пьян. Представляю, каким ты будешь, когда трезвый.
— Запретить тебе фантазировать я, к сожалению, не могу. Исчезни, — отбиваю её руку.
— Ты же помнишь, что должен мне за молчание? — коварно улыбается зеленоглазая стерва.
— Предлагаешь в благодарность ещё раз тебя трахнуть?! — снова завожусь я.
— Грубо! И нет. Думаю, ты сам не против повторить. Просто боишься себе в этом признаться. И сегодня я приехала не для того, чтобы требовать. Хотела увидеть и провести с тобой немного времени.
— Увидела? Теперь уходи. И не надо сюда приезжать. Никуда не надо. Как придумаешь, чем я могу наверняка закрыть тебе рот, дай знать.
— Очень двусмысленно, — смеется Ангелина, вновь поправляя непослушные волосы. — Твоя идеальная Яся не балует тебя оральными ласками? — пошло проводит языком по накрашенным губам.
Разворачивается и, красиво виляя бёдрами, под скрип моих зубов идёт к воротам. Оглядывается на выходе, игриво машет мне пальчиками и скрывается из виду. А я прыгаю на байк и снова срываюсь на треке.
Надо боксёрский мешок тут повесить, что ли! Так лупануть по чему-нибудь хочется. И лучше по кому-нибудь, чтобы было сопротивление и можно было оторваться.
Сука! Бесит! Как же меня бесит, даже не Ангелина, сама ситуация!
На повороте практически кладу мотоцикл на бок. От асфальта чувствуется тепло. Оно ложится на открытые участки кожи. Выравниваюсь. В памяти плавно проясняется. Останавливаюсь посреди дороги, снимаю шлем и закрываю глаза, чтобы не упустить картинки с той ночи. Они размытые и больше похожи на вырезки из порнофильма без начала и конца. Видимо, адреналин окончательно выжег всю выпитую дрянь из моего организма. А может, это злость на Соболеву так сработала, но я вспомнил. И крохотная надежда «а
