когда Распутин просто срывает с меня блузку и лифчик, наклоняется за чем-то и тут же запенивает мне грудь и живот чем-то белым.
Тут же кожу холодит, становится легче, а мозг наконец начинает работать. Я только сейчас понимаю, что начальник просто стоит и пялится на мою грудь. На мою обнаженную грудь.
Тут же тянет прикрыться, но он качает головой. Поднимает несколько осоловелый взгляд, словно его мозг тоже только что включился.
— Пусть пена растворится полностью, потом наденете одну из моих рубашек.
Он отходит к выходу, но напоследок спрашивает.
— Она сделала это специально? Или вы?
— Нет, конечно. Просто она схватилась не за блюдце, а за чашку, — шепчу ему в спину.
— Закажите новую кофемашину, эта действительно делает в последнее время очень горячий кофе, я сам уже несколько раз обжигался.
— Дайте еще посмотрю, — поворачивается он, но я прикрываюсь, но себя не трогаю.
— Это уже лишнее. Кожа не слезет и ладно.
Он поднимает взгляд с моих ладоней к глазам. Ничего не могу понять по его лицу, хотя мысли есть.
— Завтра сделаем календарь катастроф как на заводе…
— В смысле?
— Ну знаете, на заводе есть такие календари, столько-то дней без катастроф. Вот и нас с вами такой нужен. Домой-то сможете добраться без приключений?
— Меня даже никогда не насиловали и не грабили, если вы об этом.
— Просто у вас на лбу написано «Девочка-беда», вот они и боятся к вам приближаться.
— Нет, просто я не хожу там, где со мной что-то может случиться.
— Ну конечно. Правильная до мозга костей. До завтра, Котова.
Он наконец уходит, а у меня ощущение, что моя грудь горит теперь не только снаружи, но и изнутри. Почему он так смотрел. Словно женские прелести видел впервые.
Через неделю ожог сошел, осталась только розовая отметина. Отметина собственной глупости. Больше я не подавала Августине кофе, а ставила на столик возле дивана, не забывая предупреждать, что кофе горячий. Но уже явно не такой горячий, потому что на следующий день после катастрофы принесли новую шикарную кофеварку. А кроме этого действительно заказал календарь. И вот сегодня уже двадцать один день без происшествий. Когда я на него смотрю, то думаю, хорошо, что Распутин не умеет читать мои мысли и не знает, сколько всего произошло со мной за последние три недели. Я заканчиваю проверять договор, который мне прислали девчонки из отдела, когда звонит телефон.
— Я на тебя обиделась! — слышу голос Софы, довольно бодрый для обиженки.
— Привет, Софа. Как отдыхается.
— Ты мне зубы не заговаривай. Как работа, неужели ты настолько хорошо все понимаешь, что даже мне с вопросом ни разу не позвонила?!
— Все не так, — на самом деле было довольно сложно, но я привыкла задавать вопросы непосредственно начальству. Конечно, приходилось выслушивать вагон оскорблений, но зато я все понимаю с первого раза. А еще тренирую нервную систему. — Просто ты так шикарно меня всему обучила, что даже такая обезьяна с гранатой как я все поняла.
— А, ну если так рассматривать.
— Как отдыхается?
— Пока непривычно. Умираю со скуки. Муж сказал, что раз я теперь не работаю, то могу готовить и убираться. Ты представляешь?
— А раньше кто это делал?
— Так как кто? Уборщица. Я могу себе это позволить.
— Ну понятно, — не могу я кому-то доверить убирать и стирать свое, например, белье. Даже маме. — У нас все хорошо, не переживай.
— Точно? Я уже наслышана про календарь.
Я кручусь на кресле, смотря на этот самый календарь. Простой, синий, с вертолетом, где каждый день нужно записывать, сколько дней без происшествий.
— Да, висит вон. Но тут только речь о происшествиях на работе, хорошо Распутин не знает, что в моей жизни постоянно что-то случается.
— Расскажи-ка.
— Да что рассказывать. Бывший появился. Приехал на новенькой «бэхе», а я случайно руку ему придавила дверцей.
Софа хохочет, а мне стыдно. Я, конечно, обижена, но не настолько, чтобы вредить. Все-таки до секса у нас так и не дошло, чего обижаться.
— Ой, хорошо, что позвонила. Что-то еще?
— Да куча всего! Разбила мамину чашку, устроила потоп, потому что отвлеклась на рисование вертолета, бежала за автобусом целую остановку, сломала на тренировке пилон.
Софа хочет рассмеяться, а я только понимаю, что ляпнула. Ну вот зачем? Зачем?
— Пилон? Ты занимаешься пилоном? Это который шест? Серьезно?!
— А я не говорила? — строю из себя дурочку.
— Нет, конечно. Давно?
— Да со школы еще. Соф, только никому. Это все-таки не самый привычный вид спорта.
— Стесняешься?
— Не хочу неудобных вопросов. Меня и так за дурочку с переулочка порой считают, а тут еще пилон. Главное, чтобы Распутин не узнал. Ладно?
— Ладно, ладно, но за это я требую, чтобы ты звонила мне и рассказывала, как у вас дела. Каждый день.
— Раз в неделю и не чаще.
— Ну, Мааааш.
— И не проси, а если расскажешь, вообще звонить не буду.
— Коза. Ладно. А есть видео?
— Ну набери в сети городские чемпионаты, Котова. Должно быть.
— Лады! Все, на связи! — прощается она, а я вздыхаю. Падаю спиной на спинку стула, да так сильно, что просто кувыркаюсь с него на пол с неприличным визгом.
И конечно, по закону вселенской подлости именно в этот момент двери лифта открываются. Я упорно пытаюсь развязаться, но моя дурацкая нога завернулась за шею и просто не в состоянии встать сама.
— Отличные трусы, Котова. Очень вам подходят.
Мне бы еще вспомнить, что там за трусы. А черт, там же котята.
— Вы так и будете пялиться или сделаете что-нибудь?
— Двадцать один день.
— Что?
— Прошло с последнего происшествия. Думал, будет быстрее, — он заходит за стойку стола, помогает мне встать и сразу идет менять число на календаре. На гордый ноль.
Стою, не двигаясь, смотря на его влажные волосы. В руке сумка. Он с тренировки. Интересно, а он чем занимается? Тела я его не видела, но судя по комплекции, он довольно крепкий. И ведь не спросишь, подумает еще, что влюбилась, а мне до него и дела нет.
— Договор готов?
— Как раз заканчивала проверять. Через пять минут будет у вас на подпись.
— Ладно, — кивает он, мельком смотря на меня. А я жду. Чего? Комментария по повожу детского белья? Или того, почему умею заворачиваться буквой «зю». Но Распутин лишь уходит, мельком бросив.
— Позвоните Августине, скажите, что я сегодня к ней заеду.
— Без ресторана?
— Времени нет, — рявкает он и закрывает двери, а я бурчу себе под нос: «времени у него нет».
