— Но…
— Поверь мне! А сейчас идем в хлев!
Дина вышла в сени и нашла рабочую одежду. Потом они вместе пошли к мычащей корове.
Дина оставила скамеечку и подойник в проходе. Потом подошла к стойлу и положила руку корове на шею. Тяжело и спокойно.
— Тихо, тихо, успокойся, — негромко приговаривала она и гладила храпящую корову.
— Осторожно, она злая! — испуганно сказала девушка.
— Я тоже. — Дина продолжала гладить корову.
Скотница с изумлением смотрела на нее. Дина вошла в стойло и поманила к себе девушку. Та нехотя подошла к ней.
— Вот так. А теперь погладь корову, — приказала Дина. Девушка повиновалась. Сперва боязливо. Потом страх прошел.
— Посмотри ей в глаза! — велела Дина.
Девушка опять подчинилась. Корова постепенно затихла и принялась за сено.
— С ней надо разговаривать как с человеком! — сказала Дина. — Можешь рассказывать ей о погоде, о лете.
Девушка заговорила с коровой. Сперва ее голос звучал неуверенно, почти жалобно, но потом в нем зазвучали даже сердечные нотки.
— Теперь покажи ей подойник и тряпку, но продолжай рассказывать, — велела Дина и, не спуская глаз с девушки и с коровы, вышла из стойла.
В конце концов корова повернула голову и с интересом смотрела, как скотница доит ее.
Девушка радовалась. Молоко текло тугими белыми струями, с краев подойника падала пена.
Дина ждала, пока девушка кончит доить.
Когда они возвращались с полными подойниками, Дина посоветовала скотнице:
— Можешь рассказывать корове о всех своих делах! О своем любимом! Коровы любят такие рассказы.
Девушка, которая уже собиралась поблагодарить Дину за помощь, испуганно остановилась:
— А если меня кто-нибудь услышит?
— Того поразят молния и несчастья! — серьезно сказала Дина.
— Но он может успеть до этого разнести все по приоду?
— Не успеет, — твердо обещала Дина.
— Где вы все это узнали? — спросила девушка.
— Где узнала? Да я росла у ленсмана вместе с коровами и лошадьми, — коротко объяснила Дина. — Только никому про это не говори. Ленсман опасней, чем любая злая корова.
— Вы там и доить научились?
— Нет, доить я научилась, когда жила у нашего арендатора. У него была одна корова.
Девушка с удивлением посмотрела на Дину и больше ничего не спросила.
Молоденькая скотница не могла умолчать о своей хозяйке. Она рассказывала про нее всем подряд. Как хозяйка ловко обращается с животными. Какая она добрая. Как всем помогает.
Она приукрасила историю, и та пошла гулять по усадьбам. Это было торжеством Дины, скотницы и коровы.
Да, Дина из Рейнснеса знает не только «Отче наш». Она всегда на стороне маленьких людей. Вспомнили историю Фомы, с которым Дина вместе росла. Теперь он пользуется уважением и ведет все хозяйство в Рейнснесе.
А лопарка Стине. С ее двумя незаконными детьми, одним покойным и одним живым. Ее приняли в семью. И она держала маленького Вениамина в церкви, когда его крестили.
Люди украшали эти истории своими подробностями, которые свидетельствовали об отношении Дины к беднякам. О ее справедливости. О ее большом и щедром сердце.
Нелестные истории про Дину потеряли свою силу. Стали просто некоей причудой, отличавшей Дину от других хозяек. Подчеркивали ее силу и исключительность.
Вереск окрасил дороги в красно-фиолетовый цвет. Большие капли падали с веток, когда Фома с Диной проезжали под деревьями. Солнечное око лишилось тепла и силы. Папоротник лениво хрустел под копытами лошадей.
Фома решился заговорить с Диной. Уж слишком давно он чувствовал, что она просто не замечает его.
— Может, тебе было бы приятней, чтобы я нашел себе другое место? — спросил он.
Дина придержала лошадь и повернулась к нему. Он понял, что своим вопросом застал ее врасплох.
— Почему ты заговорил об этом?
— Не знаю, но.
— Что ты хочешь сказать, Фома?
Голос у нее был тихий и вовсе не суровый.
— Я думал… Я все помню тот день… Охоту на медведя.
Фома смешался.
— Ты жалеешь об этом?
— Нет! Нет! Что ты!
— Хочешь еще так поохотиться?
— Да…
— И как в зале?
— Да! — твердо ответил он.
— Ты хотел бы состариться в Рейнснесе, стать стариком и путаться у всех под ногами?
— Не знаю… — Голос у него сорвался. — Но если б ты хотела… Если б могла…
Он схватил поводья ее лошади и с мольбой заглянул ей в глаза.
Фома — лошадь, которая боится препятствий. И все-таки он прыгнул!
— Ты могла бы? — повторил он.
— Нет, — жестко сказала она. — Я — это Рейнснес. Я знаю свое место. Ты смелый, Фома! Но ведь и ты тоже знаешь свое место.
— А если б не это, Дина? Тогда бы?..
— Нет! — Она откинула с лица волосы. — Тогда бы я уехала в Копенгаген!
— Зачем тебе Копенгаген?
— Посмотрела бы на крыши домов. На башни. Училась бы. Мне хочется все узнать о цифрах. Куда они прячутся, когда их не видно? Знаешь, Фома, цифры не обманывают, как слова. Слова постоянно лгут. Говорят ли люди, молчат ли… А цифры! Цифрам можно верить!
Голос Дины. Ее слова. Они хлестали его как кнут. Она была безжалостна.
И все-таки она говорила с ним! О своих желаниях, мыслях. Если он не мог попасть к ней в залу, он мог хотя бы узнать, о чем она думает.
— А Вениамин, Дина?
— Что Вениамин?
— Он мой? — прошептал Фома.
— Нет! — отрезала Дина, ткнула Вороного в бок носком башмака и ускакала прочь.
Я Дина. Живым всегда кто-то нужен. Как и животным. Нужно, чтобы кто-то потрепал их по загривку, поговорил с ними. Фома такой.
Я Дина. Кто потреплет по загривку меня?
Бугор, на котором стоял флагшток, как будто притягивал Дину. Там, наверху, почти всегда гулял ветер. Все летело и было в вечном движении. Цветы и трава, птицы и насекомые. Метели и сугробы. На этом бугре жили ветры.
Но сам бугор был незыблем. Зеленый, взлохмаченный, продуваемый ветром, на нем один из бывших владельцев Рейнснеса много лет назад поставил флагшток. И этот флагшток оказался прочнее всех остальных флагштоков на берегу. Хотя и стоял открытый ветрам и беззащитный перед капризами природы.
Зато флаг приходилось чинить часто. И даже покупать новый. С этим расходом мирились. Потому что флаг Рейнснеса был виден в проливе издалека как с севера, так и с юга.
Дина всегда была неравнодушна к этому бугру. А в ту осень она словно переселилась туда. Или же хваталась за виолончель. Струны визжали. Люди зажимали уши руками. Матушка Карен выбегала, хромая, в коридор и звала ее вниз.
Бывало, что Дина забиралась на рябину. Чтобы вызвать Иакова — ей нужно было сорвать на ком-нибудь свою злость.
Но покойники остерегались являться ей, когда она бывала в таком настроении. Они как будто понимали, что им сейчас нет места в ее мире.
