которая его во всем понимает. Любя настолько сильно, что готова на что угодно ради этого мужчины.
Провожу ладонями по его широким плечам и груди, прикусываю ключицу, кончиком языка ласкаю соленую от пота кожу.
– Я боюсь сделать тебе больно, – шепчет Давид, тянется ко мне, приподнимаясь, целует в висок.
– Ты не сделаешь мне больно. Я могу взять то, что ты готов мне дать. Разве ты еще этого не знаешь?
Когда он ускоряется, наполняя меня собой, подхватываю его ритм. Такой, что дух захватывает. Сладкая боль внутри нарастает. Стискиваю плечи Давида, вскрикиваю, ослепленная яркими вспышками наслаждения. В каждом движении сквозит жадная чувственность. Мое тело дрожит, чувствуя приближение взрыва, которого достигаем одновременно. Давид взрывается внутри меня с громким протяжным стоном, и тут же мой мир вспыхивает миллионами искр.
Оргазм настолько сильный, что кажется, будто он никогда не закончится. На меня вдруг наваливается такая усталость, что начинают слипаться глаза. Отключаюсь, лежа сверху на муже, не в силах даже пошевелиться. Мне удивительно уютно, лучшее место на свете – последняя мысль, после которой сладко засыпаю. Открыв глаза понимаю, что уже довольно темно. Вероятно, прошло пару часов. Только тогда тихонечко соскальзываю, уютно сворачиваюсь клубочком. Дыхание Давида спокойное и ровное, мне нравится прислушиваться к нему. Снова засыпаю.
* * *
Меня будит яркое солнце, заливающее комнату. Все эти дни лил дождь, усиливая напряженность и депрессивное состояние. Но сегодня сразу видно – будет чудесный день. Сладко потянувшись, поворачиваюсь к мужу. Давид не спит. Он с улыбкой смотрит на меня. В его взгляде столько любви и нежности, что перехватывает дыхание.
– Который час? – спрашиваю охрипшим со сна голосом.
– Пора вставать, малыш, – бодро отвечает Бахрамов, целуя меня в лоб. – Ты же помнишь, сегодня приезжает Николь. Поедем ее встретить… Пообедаем вместе, в ее любимом ресторанчике. Как тебе план?
– Отличный. Только мне ужасно стыдно. Я думала она приезжает завтра. Перепутала числа, – вздыхаю, смотря на экран своего мобильного.
– Ерунда. Со всеми случается.
– Чувствую себя плохой матерью.
– Ну что за бред, Эрика, – хмурит брови Давид. – Ты чудесная мать. Просто тебе хочется, чтобы я повторял это чаще, верно?
– Ты меня раскусил, – смущенно улыбаюсь. – Хорошо, мне нравится как ты все спланировал. После обеда тогда поедем в особняк? Пора увидеться с папой. Я соскучилась.
– Если ты готова, – тихо произносит Давид, его тон и взгляд становятся предельно серьезными, а лицо немного помрачневшим.
– Да, я готова, – произношу как можно тверже. – Все будет отлично. Я набралась сил и оставила позади тяжелое прошлое… И я хочу, чтобы ты знал, что без тебя я бы ни за что не справилась. Ты поделился со мной своей силой. Подарил свою защиту.
– Не стоит, хватит, Эрика, – ослепительно улыбается Бахрамов. – Ты задалась целью меня смутить? Не дождешься.
– Нет. Я лишь… Ну почему ты перебил меня?! Не делай так больше. Я хотела сказать, что ты знаешь обо мне все. Даже неприглядные, глубоко запрятанные детские тайны. Которых я стыжусь… то есть стыдилась. Больше нет, это в прошлом. Но я не знаю ничего о твоем детстве. Догадываюсь, что у тебя тоже есть свои раны. Расскажи мне о своей семье. Открой мне свой мир.
– Честно говоря, я предпочел бы снова довести тебя до оргазма, – хмурится Давид. – Я не любитель обнажать душу.
– Знаю. Но мне это нужно. Почему ты так мало бываешь в особняке родителей? Если он тебе не нравится, то почему не продашь его?
Давид переворачивается на спину, притягивает меня к себе так, чтобы я положила голову ему на грудь.
– Они не были моими настоящими родителями, взяли меня, подобрав в трущобах. Они не слишком старались, чтобы я забыл об этом. Сложные были люди, со множеством скелетов в шкафу. Отец… то есть тот, кто дал мне фамилию, я никогда не считал его настоящим отцом, любил поднимать руку. На жену, на меня. Он много пил. На публике это был уважаемый, авторитетный мужчина со множеством положительных качеств. С кучей ученых степеней, всю жизнь посвятил науке, при том что не нуждался в деньгах, не было нужды работать. Богатство получил от родителей. Все это было мне глубоко противно. Когда нужно было позировать на камеру – я был обожаемым ребенком. Когда мы оставались наедине, и он выпивал – я был отребьем. А мать… она просто боялась его до трясучки. И все же я не могу продать чертов особняк. Там столько скелетов… столько боли.
– Как и в моем родном доме, – произношу тихо.
– Да, мы истинные представители высшего общества, – усмехается Бахрамов.
– Ты не думал отдать этот дом какой-нибудь благотворительной организации?
– Возможно, я так и поступлю. Проблема в том, что в доме слишком много тайников, – ухмыляется Бахрамов. – Отец их обожал. Устраивал везде где только можно. Я не уверен, что в одном из них не лежит убойный компромат на меня. Если бы не это…
– Да уж… не знаю, что и сказать, – вздыхаю.
– Ничего. Родственники, что еще… Ты понимаешь меня как никто, детка.
– Это точно. Знаешь, я думаю, что схожу к Марго в тюрьму. Или ее выпустят под залог?
– Залог огромен. У твоего отца нет таких денег. Ее любовник – нищий побирушка, и тоже сидит, кстати. Вряд ли у Марго есть шансы.
– Это хорошо. Она должна понести наказание. Может быть, это последний шанс на исправление.
– Зачем тебе идти к ней, Эрика? Ты беременна. Тебе противопоказаны стрессы.
– Я пока не уверена, лишь поделилась внезапно пришедшей в голову мыслью, – иду на попятный.
– Хорошо, тогда выкини эту мысль, детка.
* * *
Я замяла разговор о Марго. Поторопилась поделиться мыслями с Давидом, совершенно зря о визите к сестре сказала. Я действительно еще не решила точно, всего лишь спонтанная мысль.
Мы встретили Николь на вокзале и провели замечательный день, погуляли по парку, пообедали, потом забежали в пару магазинов. Моя дорогая девочка так подросла за эту короткую поездку, повзрослела. Сияла от счастья. Я чувствовала в Николь разительные перемены. Как и в самой себе. Мы с Давидом осторожно сообщили ей новость, что мама совершила нечто противозаконное и сейчас ее задержали. Что возможно ей придется ответить за свои действия по закону. Николь приняла это неожиданно стойко. Это было и хорошо, и грустно одновременно.
* * *
А вот отец совсем расклеился, больно было видеть его таким. На глазах постарел, похудел сильно.
– Прости, что сразу не приехала, папочка, – обнимаю крепко, с трудом сдерживая слезы.
– Ну что ты, детка. Ты так много пережила. Эти
