Ознакомительная версия.
В общем, решение суда помогло, хотя осадочек, как говорится, остался. Но в институте ее восстановили. Некоторое время она с трудом давила приступы ярости и злобы при виде вышеупомянутого преподавателя, но после профилактической беседы Халтурина (он это умеет) осмелела, обвешалась камерами, подгадала место и время и сумела-таки внушить старому ловеласу нужные чувства. Причем до такой степени, что он, заходясь слюной от вожделения, умудрился сказать в камеру сакраментальные слова:
– Вы, милочка, должны понимать, что либо вы отдадитесь моему трепетному чувству, либо не видать вам зачета.
– Но я же его уже сдала? – аккуратно напомнила Жанна.
– Что? – вытаращился он. – А я вот не помню. И потом, мы же с вами уже не чужие люди. Чего вам стоит! Ну, рыбка моя.
– Что именно вы хотите? – уточнила хорошо обученная Жанна. – Может, я вам просто пересдам зачет, и все?
– Слушайте, что вы мне голову морочите. Вы должны со мной переспать – вам понятно? – разъяснял тот, одновременно копая себе яму или, скорее, подкоп, ведущий прямо в тюрьму.
– Вы хотите, чтобы мы с вами занялись сексом за зачет?
– Да, да. Хватит ломаться, – трясся от злости он.
– Прямо сейчас? – ахнула Жанна, разворачиваясь так, чтобы камера сняла все, что необходимо. Наружное наблюдение в этот момент просто веселилось. После того как руки любителя молодых девушек оказались на ягодицах моей подруги, группа наблюдения ворвалась в аудиторию и прекратила этот кордебалет. На суде преподаватель, от которого тут же открестился весь остальной преподавательский состав, говорил:
– Она меня спровоцировала. Она... она специально! Су-у-у-ука! – Однако суд в материалах дела не усмотрел ни давления, ни провокации. Доказательства признали надлежащими, а бывший преподаватель поехал туда, куда ему и положено. И никому, кстати, его не было жаль. Нечего было лапы совать к студенткам. Лучше бы взятки брал, честное слово. На этом все и закончилось, а с Жанной мы до сих пор дружим.
* * *
Ну, вот, собственно, и вся история с привидениями. За исключением одной маленькой детали. Однажды утром, как сейчас помню, зимним, я лежала в постели Максима и куталась в одеяло. Было холодно, а Макс установил у себя какую-то новую, суперинтеллектуальную систему климатконтроля по типу «умный дом», и эта система явно решила укреплять наш иммунитет холодом.
– Это бесчеловечно, заставлять женщину вылезать из кровати в такую холодрыгу! – возмущалась я, а Макс бегал по комнате с загадочным видом (в одних трусах) и подсоединял к телевизору напротив кровати какие-то проводки.
– Подожди, можешь не вставать. Я хочу тебе кое-что показать.
– Да? А что?
– Тебе понравится, – сказал он таким елейным тоном, что я привстала на локтях и удивленно на него посмотрела.
– Эротический фильм? В восемь утра? Это что-то новое.
– О, эротический – не то слово.
– Ну, раз так – заводи, – согласилась я, но, чтобы включить кино, потребовалось еще полчаса искать какой-то правильный провод устаревшего образца.
– Кассета – мини-DIVI, старая, у меня к ней никакого плеера нет. Будем смотреть с камеры, мне тут одолжили. Оборудование казенное, нежное и капризное.
– Как все запущено, – хмыкнула я, на всякий случай натягивая на себя свитер.
– Все. Готова?
– Да давно уже, – ворчала я. – А как хоть называется?
– Называется? – задумался он. – Торжество справедливости.
– Пафосно, – оценила я, но тут... на экране возникла странная, совсем не эротическая картинка. Кабинет со светло-голубыми крашеными стенами, два стола, заваленные какими-то бумагами, целыми горами бумаг. Дешевый монитор на одном столе, фигура в милицейской форме за другим. Его лица не видно, зато видно другого человека, сидящего в центре комнаты на неудобном старом стуле. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Я посмотрела на Максима в растерянности.
– Что это?
– Узнаешь? – спросил Максим, и я увидела, что он зол, что лицо его напряжено, челюсть сжата. Я перевела взгляд на экран и присмотрелась. Человек на стуле сидел ко мне вполоборота, лицо его было, кажется, в синяках и ссадинах. Камера подвела «картинку» ближе, я увидела его лицо крупно, он облизывал сильно разбитую губу и дрожал. Тут я его узнала.
– Ваше имя?
– Мерзляев Рустам Вадимович, – сказал он, сильно дергаясь.
– Значит, вы хотите признаться в должностном преступлении?
– Ну... я... ну... – задрожал он, а полицейский за столом оторвался от писанины и поднял глаза на Мудвина. Он почти не изменился, если не считать синяков. Только вот вид у него не был таким же уверенным. Я смотрела во все глаза, чтобы не упустить ни одной детали. Почему у меня такие большие глаза? Чтобы лучше тебя, Мудвин, видеть! А зубы?
– Вы же сами сюда пришли, гражданин.
– Да, – поник он. – Пришел.
– Вот и говорите.
– Ладно. – Он снова облизнул губу и начал говорить плаксивым тоном: – Да, я совершил должностное преступление в отношении моей бывшей подчиненной Хрусталевой Вероники Юрьевны. Я... я...
– Ну? – подтолкнул его тот, что за столом.
– Являясь ее руководителем, я осуществлял попытки склонить ее к сексуальной связи со мной. А получив отказ...
– Он что, говорит заученный текст? – поинтересовалась я у Максима.
Тот вздохнул и развел руками.
– Такие вот сейчас пошли сознательные граждане. Не только признаются в содеянном, но и делают это в правильной юридической форме. Но ведь в целом он говорит все верно?
– Абсолютно верно, – подтвердила я, снова нажав на кнопку «Play». Мудвин продолжил:
– А получив отказ, я сфальсифицировал доказательства и обвинил вышеупомянутую Хрусталеву в систематическом пьянстве на рабочем месте, из-за чего она и была уволена по соответствующей статье.
– То есть гражданка Хрусталева не злоупотребляла алкогольными напитками? Вы ее оговорили, да, гражданин Мерзляев? – грубо суммировал полицейский. – Испытывали личную неприязнь, связанную с нежеланием вашей подчиненной вступать с вами в сексуальную связь?
– Да.
– Подпишите тут: с моих слов записано верно. И еще полностью фамилию, имя и отчество. – Тут он начал что-то бубнить о статьях, и мой Журавлев выключил запись. Несколько минут мы молчали. Первым заговорил он.
– Теперь твоя запись из трудовой должна быть убрана.
– А, так ты все это из-за записи затеял? – ухмыльнулась я.
– Я? – преувеличенно оскорбился Максим. – Если добропорядочный гражданин раскаивается в содеянном, при чем тут я?
– Конечно-конечно, – кивнула я, причмокивая. – Так я тебе и поверила. Да, плохо я тебя знаю, плохо. Я думала, что ты добрый. А ты...
– А я не просто добрый. Я добрейшей души человек, – заверил меня Максим, прыгая ко мне под одеяло. – Не веришь? Я могу доказать.
Ознакомительная версия.
