Дина потерла обожженные пальцы.
Фома сел, чтобы посмотреть, сильно ли она обожглась. Обнял ее. Он шептал ей слова утешения и дул на пальцы. Как будто это был Вениамин.
Дина одевалась медленно и тщательно. Не глядя на него. Перед уходом он обнял ее, и она на мгновение прижалась лбом к его лбу.
— Фома! Фома! — только и сказала она.
Меховые одеяла и пуховые перины были доставлены в дом и в этом году.
Фома носил их, высоко подняв над головой, точно охапки сена на вилах. Он не жалел сил. Не жаловался. Все было закончено еще до ужина. Он разбил тонкую ледяную корку на бочке с водой, что стояла на дворе, и опустил в нее голову и плечи. Раз, другой. Потом надел чистую рубашку и пошел к Олине ужинать.
Полетел снег. Осторожные белые хлопья. Господь Бог был добр и тактичен. Грех часто оказывается не таким серьезным, каким кажется самому грешнику. Фома был самый счастливый грешник во всем Нурланде.
Тело казалось разбитым. Ныл каждый мускул. Но Фома наслаждался снизошедшим на него покоем и усталостью.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор.
Книга Песни Песней Соломона, 2:17
Стине приучала Вениамина и Ханну к труду, давая им разные посильные поручения.
Бывало, что ее материнская рука надоедала им и они с шумом врывались к Дине.
Дина редко выпроваживала их, но иногда требовала от них тишины или вообще не разговаривала с ними. А то заставляла их считать все вещи, что были в комнате.
Вениамин ненавидел эту игру. Он подчинялся Дине, надеясь, что она обратит на него внимание, если он будет считать. Но он плутовал, некоторые цифры он помнил с прошлого раза. Картины, стулья, ножки столов.
Ханна еще не была посвящена в таинство цифр, и у нее не всегда все сходилось.
Поскольку Юхан так и не получил прихода, было решено, что на зиму он останется в Рейнснесе и будет учить Вениамина.
Вениамин же предпочитал общество Ханны. Между ним и взрослым братом, который должен был учить его всякой премудрости, не было полного доверия.
До Рождества оставалось четырнадцать дней. Это было самое суматошное время года. Олине сыпала распоряжениями направо и налево. Андерс, матушка Карен и Юхан отправились в Страндстедет делать покупки к празднику, а недовольные Ханна и Вениамин явились в залу к Дине. Они пожаловались ей на Юхана, который велел Вениамину читать, хотя уже давно было решено, что в этот день они будут отливать свечи Трем Святым Царям.
— День долгий, — сказала Дина. — Вениамин успеет и почитать, и отлить свечи!
Ханна как неприкаянная кружила по комнате. Она, словно щенок, налетала на все, что стояло у нее на пути. Нечаянно она сдернула покрывало с виолончели Лорка.
Дина со страхом уставилась на инструмент. Виолончель была совершенно целая.
Услышав восклицание Дины, Ханна испугалась, что она в чем-то провинилась, и заплакала.
На ее плач прибежала Стине.
— Виолончель Лорка снова стала целой! — крикнула ей Дина.
— Но ведь так не бывает?
— Бывает или нет, но она целая!
Дина перенесла виолончель к ближайшему стулу. Тихо, никого не замечая, она начала настраивать инструмент.
Наконец дом наполнили чистые, светлые звуки, и все подняли головы. Ханна перестала плакать.
Рейнснес первый раз слушал виолончель Лорка. Она звучала более мрачно, чем виолончель Дины. Голос у нее был более сильный и первозданный.
Несколько часов подряд здесь не слышали никаких других звуков. Даже гудка парохода, идущего с севера.
Как обычно, пароход встречал только Нильс. Шел густой снег. Пароход запоздал на несколько часов.
В эту пору на нем почти не было пассажиров. Лишь один высокий человек с кожаным саквояжем в руке и матросским мешком за спиной. На нем была большая шапка из волчьего меха и такая же шуба. Узнать его в зимней темноте было трудно.
Но Фома стоял в дверях конюшни, когда приезжий вместе с Нильсом поднялся от берега. Они прошли через двор к крыльцу главного дома.
Фома сдержанно приветствовал приезжего, разглядев у него на левой щеке шрам. И скрылся в конюшне.
Лео Жуковский вежливо попросил приютить его на несколько дней. Он очень устал — в Финнмарке их сильно потрепал шторм. Он не хотел бы мешать. Хозяйка музицирует…
На втором этаже все это время пела виолончель Лорка. Глубоким, звучным голосом, точно на ней никогда не было никакой трещины.
Олине без церемоний накормила гостя на кухне, так он пожелал сам.
Ему поведали про виолончель. Несколько месяцев она простояла с трещиной и вот теперь благодаря чуду снова оказалась целой. И про то, как Дина радовалась этому старинному инструменту, который она получила в наследство от бедного господина Лорка.
Сперва Нильс занимал гостя. Но потом пришла Стине с детьми, и он, сославшись на работу, извинился и ушел.
Стине хотела сообщить Дине о приезде гостя. Но Жуковский решительно попросил ее не делать этого. Хорошо бы только открыть дверь в коридор, чтобы лучше была слышна музыка…
Гость ел кашу с малиновым сиропом, приготовленным Олине. Он радовался, что ему разрешили остаться на кухне, и поблагодарил Олине за ужин, даже наклонился и поцеловал у нее руку.
Олине, которой со смерти Иакова никто не оказывал знаков внимания, разволновалась и стала оживленно рассказывать все новости. Прошел час, Олине не умолкала и ходила по кухне, не забывая своих прямых обязанностей.
Гость слушал. И иногда поглядывал на дверь. Ноздри у него слегка вздрагивали. Но мысли прятались за высоким лбом.
Олине растрогалась, что он не погнушался подбросить дров в печку. Это вышло у него очень естественно. Она одобрительно кивнула.
Виолончель Лорка плакала. Фома не пришел на кухню ужинать. Ведь там сидел русский!
Дина решила спуститься вниз за вином, чтобы отпраздновать исцеление виолончели Лорка. Волчья шуба, брошенная на лестнице, была ей незнакома.
Но кожаный саквояж она узнала. Его вид и запах с такой силой налетели на нее, что ей пришлось ухватиться за перила.
Она висела на перилах, согнувшись, как от боли. Руки, державшиеся за лакированное дерево, сразу вспотели.
Она села на ступеньку и шикнула на возникшего рядом Иакова.
Но он тут был ни при чем. Он был ошеломлен не меньше, чем она.
Дина осторожно подобрала юбку, раздвинула колени и поставила ноги на ступеньку. Твердо. Голова лежала у нее на ладонях, словно отрубленная и оставленная ей же на сохранение.
Она ждала, чтобы глаза привыкли к темному коридору, освещенному одной свечой, стоявшей перед зеркалом. Потом она медленно встала и спустилась вниз. Жадно схватила саквояж, словно хотела убедиться, что это тот самый. Открыла его, пошарила внутри. Нашла книгу. Книга и на этот раз была с ним. Дина вздохнула и спрятала книгу под шалью. Потом закрыла саквояж.
