— Не забывай, — Марч останавливается на пороге, — у тебя всегда есть шанс передумать и успеть на десерт.
— Я подумаю, — обещает он, прекрасно зная, что предпочел бы психбольницу этой праздничной трапезе.
— А Холлис что, не едет? — спрашивает Хэнк, видя одну Марч, идущую к машине.
Она протягивает ему на заднее сиденье свежеприготовленный кофейно-клюквенный пирог.
— Нет. Ты же знаешь, он терпеть не может общества и светских бесед.
— Бьюсь об заклад, оно его тоже, — вставляет Гвен.
Она сидит спереди, с терьером на руках.
— Берешь собаку? — удивлена Марч.
— Одну ее здесь я не оставлю!
Хэнк неуверенно оглядывается через плечо на дом.
— Может, мне надо бы остаться.
— Нет, не надо, — опять звучит голос Гвен. — Не чувствуй себя перед ним виноватым.
— А я и не чувствую, — с упором произносит парень.
Гвен невольно улыбается: еще как чувствует.
— Просто сегодня праздник, а он один.
— Сам Холлис хочет, чтобы ты ехал с нами, — объясняет Марч. — Кстати, причина, по которой приготовленная Луизой индейка весит добрый десяток кило, — та, что меня сопровождают два вечно голодных подростка.
Доехав, Гвен и Хэнк первым делом идут выгуливать Систер (Марч решила, что собака на все время трапезы останется в машине). По правде говоря, им просто хочется побыть наедине, в этом дымном воздухе ноября, насквозь пропитанном сегодня запахом жареных каштанов, горящих дров и корицы. Ее аромат доносится из окон булочной, где сверхурочно трудятся над праздничными заказами.
— Почему ты так зациклен на этом своем Холлисе?
Терьер умчался вперед, по остаткам листвы, еще не сдутой ветром и не искрошенной в дорожную пыль, и они медленно бредут вдоль лужаек и оград.
— Он, кстати, так и не дал мне еще документы на Таро.
— Даст, не беспокойся. Он всегда держит слово.
— Ага, ага… что-то не верится.
— Даст, — уверен Хэнк. — Вот увидишь.
Хэнк и Гвен гуляют дольше, чем хотели, но у Джастисов и без них полно гостей. Доктор Хендерсон с женой, Лафтоны — Харриет и Лари (все так любезны и занудны, что Холлис вмиг бы осатанел, присутствуй тут). Миранда, дочь Хендерсонов, тоже здесь, с минувшей весны свободная, как пташка, — после развода. Эд Милтон, разумеется, тоже приглашен, вместе с Линдсей, своей двенадцатилетней дочерью. Пришла и Дженет Трейвис, новый местный адвокат (таковы уж обыкновения Дженкинтауна — десять лет, как тут живешь, а все еще «новый»), и муж ее, Митч, школьный преподаватель общественных наук.
— Где вы пропадали целое утро?
Сьюзи крепко обнимает подругу и берет у нее из рук кофейный пирог. Интересно, Марч знает, что в ее волосах обозначились белые прожилки? Это сильно старит.
— Я почему звонила — хотела попросить захватить с собой немного яичного коктейля. — Сьюзи приподнимает с пирога фольгу. — С клюквой! Ой, как я это люблю!
— Не знаю, я дома была. — Марч вешает куртку и идет за Сьюзи на кухню. — Пекла этот самый пирог.
— А я звонила-звонила, звонила-звонила — никто трубку не брал. — Сьюзи наливает им по стакану красного вина. — У вас там одни старики, подойти к телефону не в состоянии?
— Хорошо еще, что Эд Милтон не старик.
Марч дегустирует стынущую на столе бататовую запеканку.
— Ладно, не кипятись. Я не серьезно.
Вошла Луиза Джастис, поймав последнюю фразу разговора.
— Не обращай внимания, Марч, — она всегда так говорит. Можно подумать, у нее ветер в голове, не знай мы ее лучше.
— Его дочь меня ненавидит, — вдруг ни с того ни с сего заявляет Сьюзи. — Если она не прекратит быть такой букой, то и я стану несносной в ответ.
— Ей всего двенадцать, — увещевает Луиза. — В шесть ее уже отправили в школу, и дома она бывала лишь на Рождество (и то, если повезет). Пока живет у матери в Нью-Йорке. Минувшим летом они переехали на Лонг-Айленд, и Линдси, себе на удивление, уже передружилась со многими ребятами из новой школы.
Марч и Сьюзи бросают на Луизу пристальный взгляд.
— Я вовсе не сую нос не в свои дела, — вздрагивает та, — девочка сама мне все рассказала. И тебе расскажет, — обещает она Сьюзи, — если дашь ей шанс.
Все принимаются за кухонные дела.
— Полагаю, Холлис решил не показываться. Надо же, какой сюрприз! — язвит немного погодя Сьюзи, вычерпывая устричную начинку из стынущей индейки.
— Он предпочитает полуфабрикаты, мир и тишину, — отвечает в тон ей Марч.
— Что ж, по крайней мере, тебе разрешил прийти.
— Ты сама не хотела бы его здесь видеть — судя по тому, что ты… что обе вы говорили. — И Марч, прекратив разливать по супницам густой кукурузный суп, смотрит прямо на Луизу.
— Я рассказала ей о твоем… предположении, — покраснев, сознается Сьюзи. — О Холлисе и Белинде. Извини.
— Это хорошо, что ты так поступила, — произносит Луиза.
— Правда?
Сьюзи удивлена. Словно камень с души свалился.
— Марч все равно ведь сделает так, как сама решит. Вне зависимости от того, что мы ей скажем. Не так ли, милая?
— Именно так, — кивает та. — И я была бы вам несказанно признательна, не вмешивайся вы в мои дела. Вы же не позволяете другим рулить своими жизнями.
— Один — один, — резюмирует Луиза.
Сьюзи наливает себе и Марч красного вина, а матери — ледяного шабли из холодильника, Луиза ободрительно кивает и делает глоток. Ей вспоминается, что некогда, в былые дни, Мюрреи часто приводили с собой на праздничные обеды Джудит Дейл. Та приносила свои изысканные блюда — яблочную коричневую «Бетти»,[30] зеленые бобы с миндалем, луковый суп, восхитительную пиццу с сыром посередке — и всегда помогала управляться на кухне. «Как же повезло Мюрреям, — постоянно говорила Судье Луиза, — найти такую Джудит!» Целый год (до того, как ей стало все известно) она сажала Джудит рядом с мужем, а они, бывало, слова за всю трапезу не скажут, как если бы — догадывается сейчас Луиза — близость и желание заставляли их неметь. Интересно; держались ли они под столом за руки? Как довольна и удивлена она была, когда Судья вызывался помочь Джудит убрать со стола (в иных же обстоятельствах он и не думал снисходить до быта).
— Мам, ты в порядке? — спрашивает Сьюзи, ставя в духовку миску устричной начинки.
Полон дом гостей, а Луиза стоит, задумавшись, со стаканом вина в руке.
— В абсолютном, — словно очнувшись, отвечает она и идет помочь Марч достать супницы с верхней полки шкафа.
Изумруд в кольце, оставшемся от Джудит, мерцает всякий раз, как Марч тянет вверх правую руку, — будто некая таинственная жидкость. «Довольно, перестань себя жалеть», — с трудом отрывает от кольца взгляд Луиза. Кольцо, в конце концов, это ведь не сердце, не душа, не муж, который рядом с тобой в постели каждую ночь, а всего лишь камешек, который только потому чего-то стоит, что для кого-то важен.
