— Ты кем себя почувствовал, пап? Богом?
Я даже не пытаюсь контролировать свой тон. Мне совершенно плевать, как звучат мои слова. Потому что человек напротив явно чего-то попутал.
— Не зарывайся, — рявкает, явно недовольный моим поведением.
Подходит к столу, с шумом ставит на него бокал.
— А то что, блядь? Что ты можешь сделать? Запугать меня, как ее? Что?
Я делаю шаг вперед, надвигаясь на отца. Он даже с места не двигается, меня взглядом, горящим буравит. И я сейчас как никогда рад, что не сорвался, что не поехал сюда сразу, как только услышал историю Александровны. Нашу с ней, блядь, не случившуюся историю. Из-за этого мудака холеного не случившуюся. Потому что просто прибил бы, наверное, родного, мать его, отца.
— Тон убавь.
— А нахер не пойти тебе?
— Женя, Егор! Что здесь происходит, — за спиной раздается обеспокоенный голос матери. Я же просил ее, ну просил же не ходить за мной.
— А ничего, мам, просто муж у тебя козел редкостный, как оказалось.
— Егор, ты забываешься, — отец рычит предостерегающе, сам на меня надвигается.
— Я? Я, блядь, забываюсь? Может это я твою любимую женщину запугивал? Может это я угрожал? Серьезно, пап? Воевать с женщиной? Тебе самому от себя не противно?
— С вертихвосткой, которая себе дурочка нашла? Ты совсем умом тронулся? Сколько ей? Двадцать три, мать твою! А тебе? У нее ребенок, куда ты вообще лезешь?
Я поздно понимаю, что творю, буквально в два шага преодолев разделяющее нас с отцом расстояние, хватаю его за лацканы пиджака и, толкнув назад, прижимаю к столу. В себя прихожу только от звенящего в ушах крика матери.
— Егор, да что случилось в конце концов, Женя! Хватит!
Отец сначала от неожиданности поддается, но в себя приходит быстро. Вырвавшись, отталкивает меня, в силе ему не откажешь. Я, не удержав равновесия, отлетаю к стене, благо, удается остаться на ногах.
— Ты на кого замахнулся, щенок, — он надвигается на меня, и я понимаю, что нихрена не позволю себя ударить и без ответа не оставлю, потому что сейчас мне плевать на то, что передо мной родной отец. Он меня предал. Предал мое доверие, растоптал мои чувства, наплевал на мои желания.
Я всю свою жизнь был прилежным до тошноты. Учился, не создавал проблем, его не позорил. Идеальный, мать его, сын. А он? Что сделал он?
— Женя! — в последний момент у отца на пути возникает мать.
Он останавливается, конечно.
— Лина, отойди.
— Да что же это такое! Вы можете мне объяснить, что происходит или нет!
— Ничего не происходит, мам, просто отца у меня больше нет, — перевожу взгляд на отца, — ты помнишь, как ровно год назад я дал тебе обещание, я просил тебя ее не трогать, просил по-хорошему. Помнишь, что я тебе тогда сказал?
Я смотрю на родителей, и понимаю, что нихрена не жалею о сказанном. И сейчас себя в руках держу только из-за матери, чтобы ей ненароком не навредить. Она же не отойдет, и ей точно достанется. Зацепим ее, как пить дать, зацепим.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — отец буквально выплевывает слова. — Из-за вертихвостки совсем умом тронулся? Ладно один старый, жизнь прожил, пусть делает, что хочет, тебя-то куда несет?
Я понимаю о ком он. Дед, видимо, ему тоже покоя не дает, только им манипулировать отец не может, а мной может, во всяком случае так он думает.
Только мною манипулировать не получится, и запугать меня тоже не получится, я ему не Ксюша.
— Ты хоть понимаешь, что жизнь себе портишь, понимаешь, что пожалеешь?
— Как ты? — выплевываю зло.
Да, меня задели его слова, как только я их от Ксюши услышал. По живому резанули.
— Что? — он, кажется, теряется на миг, а меня уже несет на полной скорости, словно поезд, у которого напрочь тормоза отказали.
— Пожалею, как ты? Ну что ты, пап, давай, бля, расскажи нам, как проснувшись спустя двадцать лет, ты понял, что просрал молодость, расскажи, как о своем выборе, ну давая, бля!
— Егор, ты что такое говоришь? — мать, все это время стоявшая, между нами, хватается за грудь, в глазах ее отражаются непонимание и растерянность.
— А ты его спроси, мам, он лучше знает, да, пап? Ну чего ты молчишь, бля? Язык в жопу засунул, расскажи, как вывалил на мою, возможно, беременную невесту свои долбанные комплексы, поведай нам о своей просраной жизни.
Я осознаю, что переборщил лишь в тот момент, когда лицо матери неестественно бледнеет, когда в ее глазах начинает проявляться толика понимания. Блядь. Только теперь до меня доходит, как сильно я облажался. Бросаю взгляд на отца, тот на меня не смотрит, в ужасе глядит мать.
Твою же нахер.
— Беременной? — уточняет мать.
— Возможно, — отвечаю на автомате.
— Лина, — словно позабыв обо мне, отец шагает к матери, она на него не смотрит, только выставляет руку, таким образом вынуждая его притормозить.
— Иди, Егор, — она обращается ко мне.
— Мам.
— Я сказала, иди. Егор иди, — она срывается на крик, и я понимаю, что мне действительно сейчас лучше уйти. Я наговорил достаточно. И мать я свою знаю, ей в таком состоянии перечить нельзя.
Тяжело вздохнув, я разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь к выходу из кабинета, также быстро пересекаю коридор, спускаюсь по лестнице и иду к выходу. Чувствую себя максимально паршиво, не так я представлял разговор с отцом, далеко не так. Выхожу на улицу, двигаюсь к воротам и покидаю отчий дом. Молча сажусь в машину, откидываюсь на спинку кресла, запрокидываю голову.
— Егор, — обеспокоенный голос Ксюши рядом возвращает меня в суровую реальность. Блядь, я и забыл, что она меня в машине ждет. — Ты как? — спрашивает, на меня пристально смотрит.
— Кажется, только что я похерил брак родителей.
Носом в ошибки…
В комнате витало напряжение. Тревожное и растущее с каждой секундой. Воздух сделался гуще, тяжелее. По среди кабинета стояли двое — мужчина и женщина. Оба молчали, только дышали шумно, сверля друг друга взглядами. Мужчина сделал шаг по направлению к женщине, протянул к ней руку, женщина вскинула свою, останавливая, не позволяя к себе приближаться, сделала шаг назад, остервенело замотав головой.
— Лина, — мужчина сделал еще одну попытку, и снова мимо. — Лина послушай, — он заговорил хрипло, едва слышно, голос его не слушался, сердце тарахтело, как ненормальное, еще немного и выскочит из груди, уши заложило от грохота собственного пульса.
— А надо, Женя? — женщина вскинула правую бровь, посмотрела на мужчину. В ее взгляде не было ничего, кроме циничного равнодушия. Лицо ее приобрело выражение абсолютной отрешенности.
Евгения словно молнией насквозь прошибло, по крайней мере именно так он себя почувствовал. Боль — абсолютная, нестерпимая — пронзила тело мужчины.
Он смотрел на любимую женщину, на красивом лице которой сейчас красовалась давно забытая, непроницаемая маска и не понимал, как умудрился так глупо облажаться.
Сейчас он словно вернулся в прошлое, на двадцать с лишним лет назад, в тот день, когда впервые ее увидел, в тот день, когда еще не понимал, что пропал, потонул, погряз окончательно и бесповоротно, лишь заглянув в серые, как осеннее небо глаза.
Девчонка, дерзкая смотрела на него также, как и сейчас — равнодушно, не проявляя никакого интереса к нему, к Евгению Волкову — кумиру всех без исключения девчонок на их факультете.
Евгений уже успел забыть, каково это — смотреть в холодные, пустые глаза. И видит Бог, он не хотел вспоминать, а пришлось, потому что Ангелина Аркадьевна, его Лина, его Ангел, вновь превратилась в ту ершистую, неподдающуюся логике, дерзкую девчонку.
— Лин, — он не знал, что сказать, не понимал с чего начать.
Весь его богатый словарный запас разом выветрился из головы, стоило наткнуться на равнодушие во взгляде женщины. — Послушай, Ангел, я…
— Жалеешь, значит? — губы женщины скривила невеселая усмешка. — И как давно ты это понял?
