не могу снова потерпеть неудачу. Я не могу смотреть, как кто-то еще умирает из-за меня или, что еще хуже, если Диего заберет ее. Мысль об этом невозможна, и я знаю, что это будет тем, что сломает меня. То, от чего я не смогу оправиться.
Я был близок к тому, чтобы позволить себе обдумать то, что сказали мне Макс и Лиам: не заставляю ли я себя отрицать свои чувства к ней, это вредит нам обоим больше, чем помогает. Должен ли я наконец, после всего этого времени, дать себе второй шанс на счастье?
Я не верю ни в судьбу, ни в нечто большее, чем моя собственная воля, но если и бывало время, когда мне казалось, что что-то подсказывает мне, что делать, то это было вчера вечером. Я пошел выпить, поговорил, был так близок к тому, чтобы вернуться домой и позволить себе упасть в объятия Елены, не сопротивляясь этому, и вместо этого вернулся домой, а она смотрела на меня, потрясенная, в окровавленной постели. Это было очевидно тогда, и это очевидно сейчас. Я знаю, что происходит, когда я пытаюсь стать кем-то другим, а не тем, кем мне сказали быть, более двадцати лет назад. Я знаю, какую цену я плачу за то, что забираюсь дальше, чем следует, и что происходит с теми, кого я забираю с собой.
Мужчинам в нашем мире не суждено иметь любимые вещи. Их слишком легко у нас отнимают. Их используют против нас. У мужчин в нашем мире не должно быть слабостей. Все остальные слабости находятся внутри нас и могут быть преодолены. Страх и гордость можно победить. Навыки, которые нужны Синдикату, можно отточить. Мы — оружие. У оружия не должно быть ничего, что оно могло бы потерять, кроме собственной остроты, которую всегда можно вернуть.
Речь Владимира, обращенную ко мне, я никогда не забывал. Он повторил ее мне, когда я вернулся из Токио, когда я рассказал ему, что произошло с Лидией, когда я сказал ему, что женился на ней. Он предупредил меня о том, что произойдет, что неважно, что он определил мое наказание, и оно не включает ни изгнание, ни смерть, ни то, что будет сделано с ней. Он предупредил меня, что однажды кто-то придет за тем, что я люблю. Этот разговор я тоже никогда не забывал:
— Когда-нибудь кто-то придет за тем, кого ты любишь. Это часть той жизни, которую ты выбрал, Волков. Если у тебя нет ничего, что ты любишь, ничего, что ты ненавидишь, то нет ничего, что можно было бы использовать против тебя.
— Я никогда не выбирал эту жизнь. Меня в нее толкнули.
— Всегда есть выбор. Ты мог бы уйти. Уйти самостоятельно. Но ты решил остаться. И я был рад этому. Ты один из моих лучших, Волков. Но теперь у тебя есть слабость. Я мог бы воспользоваться ею, если бы захотел. Но не воспользуюсь. Но другие воспользуются.
Поэтому я попытался уйти. Я пытался уйти, чтобы жить той жизнью, о которой мы с Лидией мечтали. Небольшой участок земли и дом под Москвой, рядом с ее бабушкой. Место, где наши дети вырастут, а мы состаримся. Место, достаточно далекое от призраков моего прошлого, чтобы ничто не могло нас тронуть. Место, где нет насилия.
Владимир был готов отпустить меня. Не потому, что заботился обо мне, о моем или ее счастье, а потому, что понимал: человек, в чьем сердце больше нет сердца, это обуза. Если моя верность разделится, я убью себя или кого-нибудь еще или выдам Синдикат, и что я облажаюсь, по его словам. Он мог убить меня. Я боялся этого, и Лидия тоже. Но вместо этого он позволил мне уйти. Не без наказания, не без очередного предупреждения. Но он отпустил меня.
Кто-то из его людей, злой и обиженный на то, что я уехал, и Владимир не подверг меня высшей мере наказания, пришел за Лидией. Пришел, как и предупреждал Владимир, когда я думал, что мы в безопасности. Я подумал, не стоит ли за этим Владимир. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он сказал мне правду, когда заявил, что это не так. Он дал мне разрешение отомстить за Лидию, хотя я отомстил бы независимо от того, разрешил он мне это или нет. Я знал, что он дал мне это разрешение не из-за недовольства ее смертью, а из-за ярости на своих людей, что они действовали без приказа. Он все равно убил бы того, кто это сделал, просто позволил мне стать той рукой, которая это сделала. Он надеялся, что я вернусь в Синдикат. Когда я отказался вернуться в прежнем качестве, он отправил меня работать на семью Виктора. А дальше уже история.
Я стою и смотрю на спящую Елену, и все, что я могу думать, это то, что в тот момент, когда я ослабил бдительность, когда я позволил себе быть человеком, а не оружием, пострадали те, кого я люблю. Если я сделаю это снова, произойдет то же самое.
Прошлая ночь была случайностью. Все произошло естественным образом, никто ничего не сделал. Но это не меняет того, что, увидев залитую кровью постель, я снова увидел Лидию, почувствовал раздирающую боль в груди, воспоминания о ее холодной руке в моей были свежи, как будто это было вчера, а не двенадцать лет назад. Если нет ничего, что я люблю, то нет ничего, что можно было бы у меня отнять. Слова, которые я повторял себе снова и снова после ее потери, эхо того, что сказал мне Владимир, снова звучат в моей голове. Я не могу остановить то, что чувствую к Елене, не сейчас. Вполне возможно, что я никогда и не смогу. Но я могу остановить себя от того, чтобы позволить этому взять верх. Притупить мои чувства и сделать меня беспомощным, чтобы снова уберечь ее.
И если уж на то пошло, есть один простой факт, каким бы эгоистичным он ни был.
Я не могу снова почувствовать боль от такой потери. Я давно считаю, что в этом мире осталось очень мало сил, способных убить меня, такого опытного и хорошо обученного, каким я являюсь.
Но это положило бы конец мне, когда никто другой не смог этого сделать.
***
Джейкоб ждет меня, когда я возвращаюсь в арсенал королей, чтобы привести себя в порядок. Он смотрит на меня, чистя пистолет, и ухмыляется.
— Рад тебя видеть, парень, — дружелюбно предлагает он,
