никогда не пробовал такие простые вещи, как эти калачи с сахаром и корицей. И таких мелочей в жизни еще очень много.
Настя шею сворачивает, любуясь палаткой со сладостями.
— Моя мать умеет делать подобные штуки, — сообщаю я.
— Это называется «крендели». Они обалденно вкусные!
— Я не пробовал.
— Серьезно? Нет, правда?! Давай после гонки купим. Пожалуйста!
— Давай сейчас.
— Что?
Я тащу Настю к палатке.
— Только дашь мне откусить. Раз они такие вкусные. Давай попробуем, что тут еще есть. Мы будем все.
— А как же?..
— По фи-гу. Я хочу.
Ее глаза загораются.
Через час мы идем вдоль дороги, солнце клонится к закату. Настя доедает последний крендель, я тоже откусываю кусочек.
О предстоящей гонке молчим. Не обсуждаем трассу, риски, перспективы. И я вдруг думаю о том, что мы никогда не говорили о медовом месяце. Настя ни разу не возмутилась, что в ее жизни не было белого платья, гостей, торта. Хотя с этим мама обещала помочь, но опять же потом. Девчонки ведь мечтают обо всей этой ванильной ерунде?
Настя бодро шагает вперед, счастливая жует вкусняшку за евро. Она так быстро и незаметно влилась в мою жизнь, что у меня не было времени осознать, как много она делает для меня и моего успеха. Ее самой как будто не существует, есть лишь я — спортсмен, гонщик с тяжелым прошлым, мои проблемы, мои цели и желания. Есть я, я, я и только я. Даже в момент панической атаки Настя переживала лишь о том, что отвлекла меня от важного. Ее преданность делу поражает. Если я такой же, понятно, почему люди вокруг бесятся. А между тем, крендель оказался таким вкусным, а вечер классным — именно благодаря ей.
Дергаю Настю за руку и тяну на себя. Она врезается в мою грудь, улыбается.
— Ты чего, Агай?
— Соскучился.
— Да я же тут.
— Точно.
Я подхватываю ее под ягодицы и усаживаю на ограждение. Настя обнимает меня ногами, смотрит снизу вверх. Солнце освещает жухлую траву вдалеке, какой-то забор. И ее лицо.
— Такая красивая, — говорю я, убирая ее волосы за уши. — Самая красивая девочка на свете. Самая-самая.
— Я тебя люблю, — шепчет Настя.
Я целую ее в лоб, а потом в губы. По правде говоря, даже если завтра рекорда не будет, день не станет плохим. Мы просто перестроим план. Победа случится в другой раз, главное — живым остаться. От результата не будет зависеть ни настроение, ни даже жизнь. И слава богу.
Как важно найти своего человека. Как важно, оказывается, продолжать искать, даже если считаешь саму идею безнадежной.
***
Перед тем как отправиться спать, мы идем в гараж, чтобы сказать пару слов Мерсу. Это часть моего личного ритуала, я всегда засыпаю накануне гонки, поговорив с машиной и дав ей напутствие.
Здороваемся с охраной, минуем шатер, заходим. Я издалека вижу тусклый свет, будто от фонарика, и останавливаюсь.
Возле мерса маячит человек, хотя никого здесь быть не должно. В первую секунду мелькает мысль, что это кто-то из наших заглянул проверить боевую готовность машины перед стартом.
Но почему, мать его, в темноте?
Я включаю свет. Один короткий взгляд на парня у машины — и взрывает осознанием происходящего.
Настя вскрикивает, а у меня глаза кровью наливаются. Я холодею всем телом, мертвею, если хотите, потому что правда, сука, жестокая — пиздец.
— Твою мать, — раздается знакомый голос.
— Это кто, Тим? — шепчет Настя. — Рожа знакомая.
— Щенок Смолиных, — бросаю я презрительно, спецом громко.
Марсель слышит и ощетинивается — дикий и безбашенный, как бездомное животное. Понятия не имею, где Игорь его отыскал, из какой дыры вытащил, но Марсель ему служит верой и правдой. И сдохнет за него, видимо, если потребуется.
— Тим, я объясню, — говорит он.
Опустошение. Очередной виток разочарования. Какого тогда хрена Игорь Смолин прискакал после гонки на фестивале и кружился вокруг машины, как будто хотел помочь? Какого хрена братья Смолины мне руки свои тянули? Словно готовы переступить через конфликт и не дружить как прежде, — разумеется, как прежде не будет, я и сам не смогу, слишком много дров наломано, — но хотя бы честно соревноваться и адекватно общаться. Не я первый начал — они унижали меня, ущемляли, пытались стереть из автоспорта. Я полагал, что уже смирились и успокоились.
Сжимаю кулаки.
— Настен, звони нашим, скажи, щенок мог успеть что-то поломать перед гонкой. — Пульс бахает. Я рявкаю: — Руки от машины убрал! Марсель, блядь!
Тот поднимает ладони:
— Я не ломаю.
Злость скручивает внутри тугой черный узел.
Настя судорожно достает из сумки телефон, руки у нее панически дрожат. До меня будто волнами доходят ее мысли: машина повреждена, на ней можно убиться завтра. Она наверняка не хочет думать об этом, но думается. Я каждой клеткой впитываю ее боль от утраты меня и понимаю, что пережить это невозможно. Взрываюсь и взмахиваю руками.
Сука, ну почему опять?!
— А он мог навредить? — лепечет Настя не своим голосом. — Боже, боже мой.
— Камни в магазин моей матери он кидал. И гараж поджигал, да, Марсель? Было же? Я тебе, блядь, в прошлый раз ребра сломал, ты еще хочешь?
— «Охотники» тут ни при чем, — говорит он, безбожно картавя. — Я один момент хотел проверить. Честно.
Падла снова тянет руки к капоту, и у меня срывает крышу. Бросок вперед, я оттаскиваю его от тачки. Сопротивляется. Подрос с прошлой встречи. Швыряю в стену. Марсель, припечатавшись затылком, на мгновение закрывает глаза, но от удара уворачивается и нападает.
В эту секунду, как в каком-то гребаном кино, воздух пронзает крик Миры. Сестра выныривает из-за груды шин и орет:
— Прекратите! Прекратите немедленно! Тим, не бей его! Марсель, у него гонка завтра, прекрати!
— Да я пытаюсь! — вопит щенок.
— Блядь, что?! — Я резко оборачиваюсь.
Сестра держит в руках фонарик. В ее предательство поверить невозможно, скорее планета с орбиты сойдет. Что-то тут не то.
— Что ты здесь делаешь и почему зовешь его по имени?! Ты откуда его знаешь? Мира безбожно краснеет:
— Вообще-то, его Дима зовут, Марсель — это дурацкое прозвище.
Я вжимаю сучоныша в стену и поднимаю кулак.
— Я-то, блин, знаю, что это Дима Маслов, главный механик Смолиных. А ты, девочка моя, откуда в курсе?
Мира подскакивает и повисает у меня на плече.
— Парни бегут, — говорит Настя.
— Не бей его! — умоляет Мира. — Это я попросила посмотреть машину. Он мой друг!
— Кто?! — Отшвыриваю сопляка и поворачиваюсь к сестре. — Он… кто?!
Она сразу начинает рыдать, и я осекаю себя. Никогда с Мирой
