Ознакомительная версия.
— У меня тоже есть шрам, только на коленке, — похвасталась я. — Раскачивались с девчонками на березах. Я не удержалась и свалилась.
Суворов покосился на меня.
— Вы лазали по березам?
— А то! — Улыбнулась я. — Впрочем, березы это чепуха, и сосны тоже. А вот кедр, если он не лазовой, другое дело. У нас считалось особым геройством забраться на такое дерево и добыть шишек. Они были еще недозревшими, мы их варили в котелках. Кожура у орехов в это время очень мягкая, одно удовольствие щелкать.
Тут я подумала, что за суетой не поинтересовалась, успел ли он поесть сегодня? И я спросила его об этом.
— Пока терпимо, — ответил он, — но через часок можно будет перекусить. Выберем красивую полянку, заморим червячка и передохнем с четверть часа. — Он снова посмотрел на меня. — Не хотел вам говорить, но что-то вы сегодня неважнецки выглядите.
Я пожала плечами.
— А как бы вы хотели, чтобы я выглядела? Меня пытаются растоптать. Человек, которого я безумно любила, предал меня. Лучшая подруга, оказывается, связана с бандюками, — я махнула рукой. — Честно сказать, меня не волнует, как я выгляжу.
— Аня, — сказал Суворов и мягко коснулся пальцами моей руки, — не загоняется себя в угол. Даже в топоре палача отражается солнце. Хотите, я почитаю вам стихи своего друга, Виктора Драчевского. Занятный парень, бывший актер, сейчас пишет удивительные книги. Недавно по его роману сняли прекрасный фильм. «Божий промысел», называется. Уйму призов собрал на разных фестивалях… Смотрели?
— Смотрела, — ответила я. — И вправду замечательный фильм. Тонкий, нежный, трагичный и вместе с тем, очень светлый.
— Я про то и говорю, — кивнул Суворов, — Витька этот роман писал, когда у него был полный швах в делах. Из театра ушел, с коммерцией не заладилось, микроавтобус, в котором он товар из Праги возил, угнали, жена ушла… Казалось, глуши тоску водярой, а он сел и отличный роман написал! И еще стихи! Я, конечно, не спец по лирике, но они мне на душу легли, потому и запомнились. Слушайте…
И я стала слушать!
— Я устал быть подопытным кроликом,
У далеких жестоких богов.
Я устал быть квадратненьким ноликом
У чиновников и дураков.
От морали устал, и от совести,
От несбыточных планов и грез.
От своей беспросветной греховности,
От предательства, боли и слез.
И как старая, битая кляча,
Еле-еле по кругу плетусь.
Кто даст сил мне? И где ты, удача?
Я не скуп, я сполна расплачусь… — читал Суворов.
А я смотрела на него и думала, что совсем ничего не знаю об этом человеке, кроме того, что он бывший пограничник, а ныне — отличный дворник. Как он прожил свою жизнь, кого любил, кого ненавидел? Почему он расстался с женой, и есть ли у него дети? Но одно я знала наверняка, если человек любит стихи и с такой теплотой рассказывает о своем друге, он не может быть негодяем. Негодяй не станет за здорово живешь возиться с чужими детьми и пытаться наставить на путь истинный дикую орду городской шпаны…
Я вспомнила вчерашний вечер, и как он спешил назад, в свой двор по той причине, что не успел насыпать песка в детскую песочницу и полить цветы на клумбах. По сути, ничего не случилось бы, сделай он это сегодня утром. И хотя вчера мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, сегодня я поняла, что вид пышно цветущих клумб, детворы, строящей крепости из песка, и мальчишек в кимоно, сотворил во мне абсолютно новое чувство, которое однозначно я связывала с Суворовым.
Но мое глубокомысленное молчание почему-то ему не понравилось.
— Аня, — укоризненно сказал Суворов, — опять вы ушли в себя? Ну, не надо отчаиваться! Все будет хорошо! Все получится! Я не знаю вашего мужа, но, по-моему, он или великий глупец, или…
— Не надо! — тихо сказала я. — Пока не вынесен приговор, я не смею считать его преступником. Я еду, чтобы разобраться! Он никогда не был глупцом, и я уверена, что есть какие-то подводные течения, которые вынесли его, куда не следует. Я должна помочь ему выплыть к берегу! К нашему семейному берегу! Пусть это пафосно звучит, но это мой долг. Долг его жены, долг настоящего друга. А еще, я мать его дочери, которая просто безумно его любит! И я сделаю все, что в моих силах, чтобы моя Танька не знала безотцовщины!
— Простите! — Суворов виновато улыбнулся. — Я нисколько не сомневаюсь, что у вас замечательный муж. Но в таких ситуациях женщины обычно замыкаются на себе, на своих обидах, переживаниях… А вы наоборот бросились в атаку, чтобы спасти мужа.
— Вы ошибаетесь, — сказала я, — прежде всего, я спасаю чувство собственного достоинства. Я никогда и никому не позволю себя унижать. Я не выношу ложь во всех ее проявлениях. То, что ложью начинается, ложью и заканчивается. Я верну ему свои долги, но он тоже не отвертится, и вернет свои! По полной программе!
Суворов серьезно посмотрел на меня:
— Лучше, чем в «Отче наш» все равно не скажешь: «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим». Лично я, когда этому не следовал, в конце концов, очень сильно обжигался. Можно продолжать и продолжать эту тему, но в итоге получается одно и то же. И теперь, если что-то не складывается, первым делом иду в церковь. Как-то раз, в маленькой деревенской церкви под Москвой, батюшка, у которого я исповедовался, сказал мне, что каяться никогда не поздно. Главное, чтобы это было искренне, и рассказал мне притчу об одном великом разбойнике. Всю свою жизнь тот грабил и убивал, творил только зло, никогда не задумываясь, что за это рано или поздно придется расплачиваться. И вот, когда пришло время умирать, начал он вспоминать свою жизнь. И ужаснулся сам себе, так ужаснулся, что даже заплакал. И умер. Приходят к его одру демоны и ангелы. Демоны радуются: «Ну, о чем тут спорить? Наш это клиент, и никакого в том сомнения!» За всю свою жизнь, мол, не совершил ни одного доброго поступка, даже у нищих денежку отбирал, вдов и сирот не жалел, в храмах красного петуха пускал. И когда положили на одну чашу весов все его гнусные делишки, весы аж зашкалило. Ангелы молчат, нечего им сказать в защиту разбойника. И тут один из них заметил в руке покойника платочек, которым тот успел перед смертью утереть свои слезы. Не нашлось у ангела других аргументов в защиту разбойника, тогда он этот платочек взял и положил на другую чашу весов, так, на всякий случай. И к удивлению всех, маленький платочек, тряпочка, перевесил все то зло, которое совершил разбойник. — Он внимательно посмотрел на меня. — Единственная беда, что каемся мы зачастую тогда, когда уже смерть наступит за глотку, а пока живется, выкручиваемся каждый, как может…
Ознакомительная версия.
