— Посмотри на меня! — просила твоя сестра. — Это я, скажи что-нибудь!
Ее губы покрывали поцелуями твои щеки и лоб, а ты лишь хотел оттолкнуть ее, потому что это она была причиной твоего поражения.
Если бы ты не чувствовал себя мертвецки уставшим и подавленным, ты бы бросил ей в лицо свои обвинения, ведь она хотела, чтобы все так получилось. Тебя совершенно не волновало, что теперь она пыталась вымолить твое прощение и была искренне обеспокоена.
Ты стыдился себя самого, ты чувствовал себя каким-то негодным Джеппетто.
Она пыталась пригладить твои волосы дрожащей рукой, не отводила взгляда от твоих глаз и гладила, гладила тебя по щеке. Ее слезы совсем не сочетались с улыбкой облегчения.
— Перестань! — кажется, это было единственное слово, которое ты сумел прошептать ей, желая только, чтобы она оставила тебя в покое.
Ваши родители как раз входили в медпункт бассейна вместе с широкоплечим врачом и прервали эту несочетаемость.
Врач приблизился к тебе с ободряющей улыбкой на лице, приложил стетоскоп к твоей груди и послушал сердце, потом измерил давление. Он посмотрел на тебя, на твоих родителей и сказал:
— Ничего особенного, на самом деле.
Затем сложил инструменты обратно в саквояж с ручкой из слоновой кости.
— Ничего особенного, — повторил он. — Это был лишь приступ гипервентиляции, он потерял сознание от переизбытка кислорода и сильной физической нагрузки в сочетании с эмоциональным стрессом. Полагаю, сильнее обычного. Надо немного отдохнуть, и все вернется в норму. Парень — молодой и здоровый атлет. — Он улыбнулся и добавил: — И если вас это успокоит, пусть приходит ко мне на осмотр через пару дней. — Сказав это, он направился к двери.
Следуя взглядом за уходившим врачом, ты заметил знакомую фигуру: Бадольо стоял, прислонившись к косяку двери. Он уже какое-то время смотрел на тебя, так во всяком случае тебе показалось, будто хотел запомнить каждое твое движение, и едва заметно качал головой с недвусмысленным выражением разочарования и досады. Ничего страшного, подумалось тебе. Главное, чтобы он не узнал Сельваджу, но, скорее всего, он вряд ли помнил ваш поцелуй во дворе бассейна.
Дома, несмотря на то что ты уже хорошо себя чувствовал, вся семья потребовала, чтобы ты немедленно лег в постель, и точка.
Наконец ты уступил. Постель была теплая и уютная, как раз то, что тебе было нужно, чтобы восстановить силы. Ты очень переживал из-за поражения, из-за унизительной потери сознания у всех на глазах, из-за твоей нерешительности и чего-то еще, чего ты пока не мог понять. Если бы ты хотя бы решил уступить Сельвадже или не уступить, то, по крайней мере, избежал бы позора или выиграл. Ты же остался на середине, между молотом и наковальней, вот что тебя раздавило в конце концов, и ты теперь не знал, сердиться ли на свою нерешительность или на ее эгоизм.
Ты понимал, что Сельваджа боялась остаться одна — на некоторое время, не навсегда же, — но все же не до конца понимал ее поведение. Разве она не могла просто потребовать от тебя клятв и заверений, как делают все нормальные девчонки в этом мире, когда они опасаются быть брошенными?
Очевидно, нет. Она предпочла найти способ, чтобы защитить себя и не задеть свою гордость, шантажируя тебя, и баста. Тебя задевало ее недоверие, помимо того, что она ставила под удар ваши отношения. Но хуже всего было бы, если бы она, все же доверяя тебе, заставляла тебя так мучиться просто из прихоти. Ты не мог решить, то ли считать ее исключительной эгоисткой, то ли от природы дурным человеком. Опять же ты не понимал, строила ли она свои козни сознательно или не отдавая себе отчет в том, что творит.
Прошли дни. За это время ваши отношения стали еще холоднее, вы еще больше отдалились друг от друга. Теперь уже ты не хотел прощать ее эгоизм. Хоть она и попыталась оправдаться, говоря, что боялась, будто плавание заставит тебя забыть ее — видишь, ты был прав, — это все равно ничего не меняло.
Из вас двоих, убеждал ты себя, именно она обращалась с людьми, как с вещами, и именно она при удобном случае бросила бы тебя.
— Пожалуйста, — сказал ты однажды с кривой миной, — постарайся не принимать меры против чего-то, что я никогда не делал. Не суди обо мне по себе. Я — не ты, как бы мы ни были похожи!
— Я бы никогда не бросила тебя, — запротестовала она.
— О да, бросила бы, и мы оба это знаем. Теперь ты довольна, надо полагать. Я отказался от победы, и мне кажется, сделал это эффектно! Тебе этого не достаточно? Ты прекрасно знала, что я выбрал бы тебя, и несмотря на это не постеснялась бессовестно шантажировать меня!
— Это не был шантаж, — протестовала она. — Только…
— Это был шантаж, давай будем называть вещи своими именами! И если бы ты была достойным человеком, то согласилась бы с возможностью моего участия в чемпионате страны и поверила бы, что я и в мыслях не допускал бросить тебя!
— Ты жестокий, — сказала она тихо, прежде чем выйти, хромая, с понурой головой из твоей комнаты.
Спустя неделю, выйдя из кухни со стопкой книг в руках, Сельваджа села на диван подальше от тебя. Она уставилась в учебники, а ты курил свою первую за вечер «Camel light». Не стерпев, ты посмотрел в ее сторону. Тебя тянуло к ней как магнитом. Она действительно была всем, чего ты только мог желать. Единственное, чего тебе хотелось в эту минуту, так это поцеловать ее.
Сельваджа почувствовала, что ты на нее смотришь, но продолжала разбирать уроки на завтра. Тогда ты подумал, что, вероятно, настал момент покончить с враждой. Ты придвинулся к ней, а она между тем делала вид, что не замечает этого, и продолжала учить: морщила лоб от напряжения, быстро подчеркивала параграфы. Ты медленно взял у нее карандаш, и она слегка повернула голову в твою сторону, наблюдая за тобой краем глаза. Чтобы избавиться от замешательства, ты наклонился и слегка поцеловал ее в щеку. Это было лишь легкое касание, но, видимо, достаточное, чтобы она отреагировала молниеносно, почти комично, будто получила электрический разряд. Она схватилась за щеку рукой, взволнованная, потом повернулась к тебе, посмотрела и, просияв от счастья, буквально обрушилась на тебя, повалив навзничь на диван. Трудно сказать, чего было больше потом, поцелуев или смеха.
— Прости меня, — шептала она.
А ты, опьяненный счастьем, обнимая ее так, как мечтал все последние дни, теперь знал, что в реальности не было ничего, за что стоило бы просить прощения и извинять.
С этого момента она стала бы уважать твою свободу, никогда больше не пыталась бы отгадать твои мысли и принимать решения на основании того, чего не смогла отгадать. Вот так. Слово в слово, что она тебе обещала медовым голоском.
