Надежда повернулась и, не закончив разговора, видимо, вспомнив о каких-то своих неотложных хозяйственных делах, пошла в кухню.
Чувствуя, что от перенапряжения у него дрожит каждый нерв, Семён прислонился к дверному косяку и прикрыл глаза. Чёрт бы побрал эту дрянь Хрусталёву! Если бы не его сообразительность, ещё неизвестно, как бы всё обернулось! Надо же, набраться наглости, чтобы нагрянуть к нему в дом и облить его грязью с ног до головы! Хорошо ещё, мать оказалась наивной до такой степени, что поверила в весь этот бред…
— Сём, а сколько нужно воды на один такой пакетик? — неожиданно появилась в дверях мать.
В одной руке она держала стакан с водой, а в другой — мельхиоровую чайную ложечку с витой ручкой. Подойдя к письменному столу, она поставила стакан, наклонилась над откинутой створкой пианино и оторвала один из пакетиков.
— Что ты собираешься делать? — при мысли о том, что сейчас должно произойти, Семёна замутило. — Зачем это тебе, мам?
— Хочу попробовать, что это за штука такая — энергетик. Если она и вправду такая волшебная, можно было бы изредка ею пользоваться, как ты считаешь? — глядя сыну прямо в глаза, Надежда вскрыла целлофан.
— Не стоит этого делать… — побледнев, Семён глядел на то, как белый порошок постепенно перемещался из пакетика в стакан с водой, и на его висках выступили капли холодного пота.
— Почему? Ты же сам сказал, что это абсолютно безвредно.
Мельхиоровая ложечка несколько раз ударилась о стенки стакана, и белый порошок, закружившись, начал медленно растворяться.
— Ты хоть знаешь, сколько там противопоказаний?! — побледнел Семён и ощущая, как по позвоночнику заструился пот, облизнул пересохшие губы, и его густо-синие глаза потемнели до такой степени, что стали почти чёрными.
— Ты же сам сказал — это если часто… — не отрывая взгляд от белого, как простыня, лица единственного сына, Надежда поднесла стакан к губам, но потом вдруг поставила его обратно на стол. — Знаешь что, с тобой так недолго и умереть.
— Мама…
С болью глядя на Семёна, Надежда глубоко вздохнула.
— Двадцать лет моей жизни… Двадцать лет, выброшенных на ветер ради человека, не способного любить никого, кроме себя… — она несколько мгновений помолчала, а потом, роняя слова, как тяжёлые камни, тихо произнесла: — Бог тебе судья, Семён. С сегодняшнего дня живи как знаешь, я тебе больше не судья и не ангел-хранитель. У тебя своя жизнь, а у меня — своя.
* * *
Несколько мгновений Семён стоял молча, словно не расслышав слов матери. Глядя в пустоту, он, казалось, прислушивался к чему-то такому, что было слышно лишь ему одному. Налившись краской и потемнев, его лицо стало похоже на застывшую искусственную маску, плотно прижатую к его собственной коже и почти сросшуюся с ней. Затаив дыхание, как будто ожидая ещё чего-то, он не двигался, и только где-то у самого горла, отдаваясь глухими тупыми ударами по всему телу, больно билось его сердце.
— Ты хорошо подумала?
Медленно подняв глаза, он посмотрел на мать в упор, и в ту же самую секунду Надежда почувствовала, как всю её окатила обжигающе-острая волна нестерпимого холода.
— Да, — уронив руки вдоль тела, она смотрела на человека, роднее которого для неё не было в целом мире, и видела только тёмно-синие, острые ножи его злых глаз.
— Хорошо, только запомни, ты сама так решила, — секунду помедлив, будто ожидая, что мать передумает и попросит его остаться, Семён постоял, потом развернулся, молча пошёл в прихожую, потом остановился. — Ты ничего не хочешь мне сказать? — не поворачиваясь, глухо спросил он.
— Я уже всё сказала, — Надежда до крови закусила нижнюю губу.
— Значит, всё? Закончилась твоя любовь? — Семён постоял и вдруг напряжённо рассмеялся. — А знаешь что, никуда я из собственного дома не пойду. Чужие так чужие, подумаешь! Нужна мне твоя любовь, как мёртвому припарка! Мне и отцовской хватит!
— Чьей?! — не поверила своим ушам Надежда. Сделав несколько шагов, она подошла к сыну вплотную и взяла его за пуговицу рубашки. — Что ты сказал? А ну-ка, повтори ещё раз! Чьей любви тебе будет достаточно — отцовской?!
— Почему будет? Она уже есть!
Понимая, что своими словами он причиняет матери почти физическую боль, Семён удовлетворённо улыбнулся и почувствовал, как его собственная отступает.
— Ты что, виделся с ним? — от волнения на щеках Надежды выступили ярко-малиновые круги. — Когда?
— Тебя это не касается, — взяв руку матери, словно брезгуя, двумя пальцами, Семён отвёл её в сторону.
— Ты обязан мне всё рассказать.
— С какой это стати? Мы же чужие? — наслаждаясь её растерянностью, Семён посмотрел на мать сверху вниз и намеренно неторопливо проследовал в свою комнату.
— Семён! — Надежда хотела было пойти за ним, но неожиданно дверь перед её носом захлопнулась и дважды щёлкнул замок. — Что ты себе позволяешь?! — внезапно на Надежду накатила волна дикой злости. — Ты глуп, как пробка, если думаешь, что нужен своему папаше! Да Лёнька такой же, как ты, ему, кроме себя, ненаглядного, никто не нужен!
— Я не хочу с тобой разговаривать на эту тему! — общаться с матерью через дверь оказалось намного удобнее, по крайней мере это избавляло от необходимости смотреть ей в глаза. — Отец — исключительно порядочный и спокойный человек, и он, в отличие от тебя, никогда не устраивает истерик и допросов.
— Ты думаешь, это оттого, что он такой замечательный?! Да ему же абсолютно всё равно, где ты и что с тобой! Восемнадцать лет ему не было до тебя абсолютно никакого дела, а теперь что же, ни с того ни с сего у Лёньки вдруг проявились отцовские чувства?! С чего бы это?! Не подскажешь?!
— С того, что все восемнадцать лет ты не давала ему со мной видеться, — заранее зная, что его слова непременно выведут мать из себя, и пользуясь тем, что она не сможет разглядеть выражение его лица, Семён широко улыбнулся.
— Кто тебе сказал такую чушь?! Да твой ненаглядный папенька все эти годы шастал по бабам, меняя их как перчатки, раз в сезон, и его нисколько не интересовало, есть ли у тебя хоть кусок хлеба! Я одна разрывалась, как проклятая, стараясь, чтобы у тебя было всё, как у людей, а он в это время справлял своё удовольствие, забыв, что у него есть ребёнок вообще! Зато теперь он герой, а я…
Неожиданно Надежда почувствовала, что ей не хватает воздуха. Пытаясь поймать его ртом, она несколько раз хрипло вздохнула, но её горло сжалось в сухом жёстком спазме и перед глазами вдруг всё поплыло. Стараясь удержаться, она схватилась за косяк, но потные ладони заскользили по масляной краске, и, не в состоянии справиться со своим весом, она стала медленно оседать на пол.
