— Она помогает появиться на свет новому человеку, чего вы ждали? Волшебную симфонию?
— Я хочу увидеть свою жену живой и невредимой, иначе заставлю так орать каждого, кто причинил ей боль!
Медсестра цокает, укоризненно качая головой:
— Боль в родах это естественный процесс.
— Тогда вколите ей чертово обезболивающее!
— Ваша жена отказалась от эпидуральной анестезии.
Какого хрена, Тата?!
— Она это сделала, — наконец я останавливаюсь, впившись в медсестру остекленевшим взглядом, на что получаю утвердительный кивок. — Невыносимо упрямая женщина! — уперев руки в бока, я опускаю голову, глухо выдыхая: — Черт бы ее побрал!
Тихий женский смех пробивается сквозь стук собственного сердца, а потом медсестра помогает мне сесть на скамейку для посетителей.
— Все в порядке. Подождите здесь, я принесу вам успокоительное.
Сглатываю.
— Хорошо. Спа…
Внезапно раздается звонкий крик, и я замираю, не сразу понимая, кому он принадлежит. Я даже не осознаю, в какой момент поднимаюсь на ноги и за несколько широких шагов добираюсь до…
Твою мать!
Столбенею в дверном проеме, замечая измученную и едва дышащую Тату, прижимающую к своей груди окровавленный и кряхтящий комок. А потом, игнорируя возмущённый медицинский персонал, падаю на колени рядом с кушеткой, но даже в таком положении нахожусь выше Таты.
— Марат… что ты… — шепчет она заплетающимся языком, пока я покрываю ее влажное от пота лицо поцелуями.
— Больше никаких родов. — Утыкаюсь лбом в ее лоб, обхватив затылок жены ладонью. — Я думал… Черт… — облизываю губы. — Ты так кричала…
Тата с трудом улыбается и тянет к моему лицу дрожащую руку, которая, едва коснувшись меня, обессилено падает, но я ловлю ее и подношу к своим губам, крепко прижимаясь ими к подрагивающим пальцам жены. Шепча слова благодарности, целую тыльную сторону ее ладони, обещая, что всегда буду рядом. Я как умею дарю Птичке то, в чем сейчас нуждаемся мы оба. Но она слишком слаба и от этого осознания в груди разливается горечь сожаления по поводу собственной беспомощности. Моя женщина страдает, а я никак не могу облегчить ее боль.
— Со мной все в порядке, — шелестит все еще дрожащим голосом, тем самым вынуждая меня отстраниться и посмотреть на нее строгим взглядом. В порядке? Она орала так, что рай и ад плакали в унисон. — Правда, родной. Все хорошо. Я счастлива. — Тата переводит взгляд на нашего сына, но я даже не успеваю посмотреть на него, потому что одним умелым движением его забирают с груди Таты и, запеленав, уносят до того, как Тата успевает остановить меня, не давая забрать сына обратно.
— Его скоро вернут.
Пребывая все в том же напряжении, я возвращаюсь обратно к жене, изучая ее измученное лицо внимательным взглядом. Она не спрячется от меня. Никогда не поверю в ее «Все хорошо. Я счастлива», после того, что недавно слышал.
— Как прошел бой у Вани? Я так соскучилась по нему. Так волновалась…
— Ш-ш-ш, — успокаиваю ее, проводя костяшками пальцев по скуле. — Наш сын возвращается с золотой медалью. Эту победу он посвятил своему маленькому брату, — последние слова вылетают из меня с особой гордостью, потому что я рад видеть уважение маленького Ивана к еще не родившемуся брату. Так и должно быть. А я приложу все усилия, чтобы в их отношениях не было места зависти и соперничеству. Моей любви хватит для каждого. А Тата только приумножит ее. — Завтра они прилетают, и мы навести вас вдвоем.
Внезапно большие аквамариновые глаза покрываются блестящей гладью, прежде чем из них ускользает большая капля переживаний. А может, это слеза боли. В любом случае Тата никогда не признается в своей слабости.
— Сильно болит? — заправляя влажную прядь волос ей за ухо. — Почему отказалась от обезболивающего?
— Боль стихает. — Ее губы подрагивают в слабой улыбке. Дьявол! Сейчас она так уязвима. — Марат, я знала на что иду. Было очень больно. Больнее, чем в первый раз, но поверь, родной, — ее ладонь немного уверенней обнимает мою щеку, — оно того стоило.
Проклятье. Я так горд своей женщиной, так счастлив, что с ней все в порядке… Качаю головой, еще крепче прижимая к себе ее ладонь, накрыв сверху своей. Успокаиваю себя: она здесь, рядом, живая и на удивление действительно выглядит счастливой.
Последние месяцы беременности дались Тате тяжело, но я был рядом с ней на каждом шаге. Как и обещал. Весь этот путь я прошел с ней от начала и до конца. Как и должен был в первый раз. Но жизнь дала мне шанс обрести вновь то, что однажды я уже потерял. И я костьми лягу, чтобы больше не упустить ни одного важного момента в жизни моих детей и любимой женщины.
Я ушел из «большого» бизнеса, вместо этого вернулся к спорту и восстановил несколько школ бокса для детей в городах России. Теперь я руковожу Спортивной Федерацией бокса Приморского Края. Даже решил набрать себе учеников, чтобы поделиться с ними своими знаниями в борьбе. В эту же группу ходит наш старший сын Иван, который явно унаследовал от меня упорство и трудолюбие. Когда-нибудь одно лишь имя Ивана Хаджиева будет заставлять дрожать каждого соперника, представшего перед моим сыном.
— Как ты себя чувствуешь, Татьяна? — в наше маленькое спокойствие вторгается женский голос, и я отстраняюсь, позволяя своей жене снова соврать о том, что с ней все хорошо. Врач снимает перчатки и выбрасывает их в ведро
— Пятьдесят четыре сантиметра, четыре пятьсот! — доносится из-за моей спины и, обернувшись, я замечаю женщину, вошедшую с белым кульком в руках. — Принимайте, папаша, богатыря!
Нервно сглотнув, я поднимаюсь на ноги, совершенно не готовый к тому, что медсестра так быстро сунет мне моего сына.
Дыхание перехватывает, пока я аккуратно, насколько могу, принимаю кряхтящий сверток и прижимаю к себе, ощущая выступившую на лбу испарину. Такой маленький. Хрупкий, как хрусталь в моих огромных руках. Сглатываю накатывающий в горле ком, упрямо убеждая себя, что я не умею плакать. Разучился много лет назад. Но когда провожу пальцем по маленький ладошке, которая тут же смыкается в крепкой хватке, внутри что-то щелкает. Лопается огромный шар, позволяя мне освободиться от тяжести и принять в свое сердце новую жизнь.
— Ассаламу алейкум, мой маленький друг, — шепчу будто не своим голосом, а потом прижимаюсь губами к маленькой ручке. — Добро пожаловать в новый мир, Аман.
Конец
