понравится любой твой подарок, — робко заглядываю в глаза. — Потому что он твой, понимаешь?.. А Юльке я отдала бабочку по другим причинам. Просто было невыносимо на неё смотреть… и знать, что ты…
Мой голос срывается.
— Ладно-ладно, всё, — успокаивает меня Мирон и целует. — Я тебя тоже люблю. Разобрались, слава богу. Носи и не снимай.
Умиротворённо вздыхаю. Хочется прижаться к нему ещё ближе, проникнуть под одежду и слиться воедино. Навсегда.
— Пойдём, — поспешно шепчу ему и склоняюсь, чтобы забрать плед с пола.
— Погоди, — хрипит Мирон и… опускается на одно колено.
В ужасе откидываю плед.
Наблюдаю, как теперь уже из другого кармана Громов извлекает ещё один футляр и в его глазах… неуверенность, помноженная на любовь.
Любовь ко мне. Неужели я дождалась?
Запрокидываю голову и пытаюсь затормозить хлынувшие непонятно откуда слёзы. Небо такое красивое. Боже, как же я его люблю. Сдержаться — совершенно невозможно и приходится закрыть рот руками.
— Ты нас утопишь, — ворчит Громов и вытягивает передо мной кольцо с крупным прозрачным камнем, таким же как на серёжках.
— Не порти мне самый лучший момент в жизни, — всхлипываю, глядя на него сверху вниз.
— Хочу, чтобы ты стала Громовой. Ты сказала, что желаешь подождать. Повстречаться. Но мне плохо без тебя. Хочу вместе засыпать и просыпаться, не знаю, что там ещё делают…
— Тебе лишь бы засыпать и просыпаться, — смеюсь, стирая набегающие слезинки.
Под грудью словно фонтаны бьют. Столько эмоций, что стоять спокойно тяжко.
— Ты… станешь Громовой? — становится он вдруг серьёзным и окаменевает.
Стремительно озираюсь по сторонам…
Голос Селин Дион проникает прямо в душу, и я всё вспоминаю. Весь тернистый путь, в котором было видимо-невидимо всего. И разрушающая боль и всепрощающая любовь. Мы любили, ссорились, не понимали друг друга, пытались быть с другими…
В жизни вообще разное бывает…
Порой случается так, что кто-то лучше тебя. Вот так бывает, представляете? Вроде бы по всем параметрам ты идеальный и всё всё всё делаешь правильно. А кто-то и любовь забирает, и «Дебют года». Выходит, этот кто-то ещё идеальнее?.. Лучше тебя, получается?..
Принять эту правду под силу только сильному человеку. Увидеть в собственной неудаче потенциал — удел настоящей личности и судьба её обязательно вознаградит. А вот пытаться сделать ни себя лучше, а очернить эту личность, расправиться с ней — это слабость и признание бессилия.
Слабость, которую в итоге жизнь не прощает.
Виноваты ли Анжела и Лада в том, что они такие?
Честно, не знаю… Я ведь не судья или Бог, чтобы назначать виноватых.
Сейчас, стоя перед главной любовью своей жизни и, по совместительству моим лучшим другом с пелёнок, Мироном Громовым, я торжественно клянусь себе, что больше никогда не буду о них думать…Я просто пойду дальше и буду… счастлива!
«Мы будем любить друг друга вечно» — разносится чудесный голос Селин из телефона, и я, радостно вздохнув и прикрыв от торжественности момента глаза, склоняюсь, чтобы поцеловать своего будущего мужа и с дрожью в голосе сказать ему главные в жизни слова:
— Я согласна…
Эпилог. Тридцатилетний Мирон
Десять лет спустя.
— Хмм… Инесса Сергеевна, вы уверены, что для чтобы подписать разрешение на прививки, я должен был приехать в школу лично?
Иронично приподнимаю брови и принимаюсь заполнять бумаги. Время деньги, но девица напротив вообще не отупляет.
— Конечно, Мирон Андреевич.
Конечно, блядь.
Моя дочь во втором классе и подобная необходимость появилась только с выходом на пенсию первого учителя.
— Вы такой молодой отец, — восхищённо проговаривает учительница лет двадцати. — Сколько вам? Двадцать пять?
— Тридцать.
— Ох. Выглядите гораздо моложе…
Ага.
Усмехаюсь про себя.
Я пью кровь одной уже не юной девственницы десять лет. Вернее, с удовольствием выпиваю её оргазмы. Каждую ночь преимущественно.
— Так, это я подписал. Давайте сразу на берегу — если надо будет поставить подпись в дневнике или лично привезти сто пятьдесят рублей на туалетную бумагу — вы звоните моей жене или, в крайнем случае если она не берёт трубку…
А она никогда, блядь, её не берёт… Это факт!
— Тогда что? — округляет глаза девчонка.
— Тогда звоните моему секретарю. Номер есть на визитке, которую я вам давал в сентябре. Личный телефон на обороте — для экстренных случаев, — нахмуриваюсь. — Скажите, Инесса Сергеевна, является ли профилактическая прививка экстренным случаем? Может быть, скорая помощь выезжает, чтобы наградить вакциной второклассницу?
— Нет, — мотает она головой беспомощно.
— Отлично. С этим закончили, надеюсь.
Поднимаюсь из-за парты, застёгиваю пуговицу на пиджаке и прихватываю пальто.
— До свидания, Мирон Андреевич, — пропевает Инесса Сергеевна и я раздражённо закатываю глаза.
После школы заезжаю на объект и пытаюсь утрясти текущие вопросы с бригадой отделочников. Прораб тупит страшно, но за годы работы нашей с Иваном Соболевым строительной фирмы, я перевидал таких умельцев сотни, поэтому терпеливо вдалбливаю, что проект помещения под салон красоты останется прежним, а ему придётся потрудиться.
Затем еду в офис, где мы с партнёром обсуждаем бюджет на следующий год.
Только в юности кажется, что взрослая жизнь — это возможность бухать и трахаться сколько хочешь. Когда достигаешь тридцати, понимаешь, что ни-хе-ра всё не так и «бухать и трахаться» надо тоже подстраивать под рабочий график. А это уже не так весело, ей-богу!
Вечером наконец-то попадаю домой. Мой островок спокойствия и адекватности в этом бренном мире. Место, где я всегда счастлив. Даже когда мои ногти красят розовым смывающимся лаком.
— Папа, — бежит ко мне Тая, пока я снимаю пальто и пиджак.
Нетерпеливо ждёт и запрыгивает на протянутые к ней руки, целует щеку.
— Колючий, пап, — хихикает.
— Ага.
Потом дочь замирает и смотрит на меня внимательно.
Блядь. Один в один Карамелина. Чудо природы.
— Что сказала Инесса Сергеевна, папочка?
В дверном проёме замечаю свою любимую. Мия прислоняется плечом к косяку, складывает руки на груди, соблазнительно выгибается.
— Да-да, что сказала Инесса Сергеевна. Громов? Нам очень интересно.
Закатываю глаза.
— В следующий раз пойдёшь к ней сама, — не выпуская из рук дочь, снимаю обувь и иду в ванную комнату.
Мой прокурор с обвинением следует за мной.
— Если я пойду к ней сама, то наша дочь останется без аттестата о начальном школьном образовании.
— Почему, мам? — округляет глаза Тая.
— Потому что твоя мама — опасная женщина, — отвечаю, усаживая ребёнка на тумбу и переключая кран.
— А Инесса Сергеевна неопасная?
— Нет, милая. Она… обычная.
Подмигиваю жене в зеркало. Мою руки и расстёгиваю пуговицы на рубашке.
— Пап, — спрашивает наша восьмилетняя дочь. — Ну, правда. На меня не жаловались? Я ведь лучшая?
Перевожу взгляд на тёмные глазки
