Ханичайл закрыла глаза и стала считать в уме секунды, минуты. Прошел целый час, но никто не пришел. Она попыталась вырваться из кожаных тисков, но они только врезались ей в тело. Перестав считать, она уставилась в потолок, ожидая, что будет дальше.
Дверь с шумом распахнулась, толстая рыжеволосая женщина в белом халате просунула в нее голову.
— Проснулась наконец. — Широким шагом она подошла к кровати, схватила своей огромной ручищей запястье Ханичайл и начала считать пульс, сверяя его с часами, приколотыми к груди. — Ммм, снова скачет, — выдавила она из себя. — Придется дать тебе успокоительное.
Она вышла из комнаты и через минуту вернулась, катя перед собой белую эмалированную тележку со сверкающими хирургическими стальными подносами, на которых лежали ампулы и шприцы. Глаза Ханичайл расширились от ужаса, когда она поняла, что женщина хочет сделать ей инъекцию, которая снова погрузит ее в сон. Ей так никогда и не удастся выяснить, где она и когда ее выпустят, если выпустят вообще.
— Нет, — закричала она, обретя голос, — нет, нет, нет! Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте.
Рука женщины со шприцем застыла в воздухе.
— Так-так, вот ты и показала свой характер. Именно о нем нас и предупреждали. Неудивительно, что они поместили тебя сюда. Они сказали, что ты буйная, теперь я и сама это вижу. Какая ярость! Ну, ну.
Подняв простыню, женщина глубоко воткнула шприц в ягодицу Ханичайл.
Ханичайл закричала от боли и страха.
— Скажите мне, где я, — прошептала она, — пожалуйста…
Сложив на груди руки, женщина наблюдала за ней.
— Где ты? Ты в частной клинике, юная леди. Ты родилась под счастливой звездой, имея такого заботливого отчима, который поместил тебя сюда. Иначе тебя отправили бы в психушку, где ты лежала бы с другими психами.
Но Ханичайл уже спускалась в темный туннель, где не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Только одна чернота.
Она не знала, прошли ли часы, дни, недели, когда снова пришла в себя. Из-за полуоткрытой двери пробивался лучик света, и в этом тусклом пятне Ханичайл различила кого-то сидевшего у ее постели. На этот раз это была молодая женщина. У нее были светлые волосы, а кожа такая бледная, что, казалось, она светилась в темноте. Женщина спала.
Ханичайл тихо лежала, наблюдая за ней. Она вспомнила толстую женщину и то, что с ней случилось, и ей не хотелось, чтобы это повторилось снова. Она сказала себе, что должна казаться спокойной, говорить тихо и разумно. Она должна выяснить, как оказалась здесь.
Все еще привязанная к койке, она тихо лежала, ожидая, когда бледная женщина проснется.
Ночь стала сереть, когда женщина наконец потянулась и глубоко вздохнула. Зевая, она взглянула на часы:
— Прошло уже много времени.
Затем она посмотрела на свою пациентку, и их взгляды встретились.
Ханичайл спокойно сказала:
— Я ждала, когда вы проснетесь.
— Вы очень тактичны, юная леди, — заметила женщина. — А как вы себя сегодня чувствуете?
— Почему меня привязали?
— Чтобы вы хорошо отдохнули, дорогая. И чтобы вы не бродили по коридорам, создавая хаос.
— Я это делала? — удивилась Ханичайл.
— Нет, насколько мне известно. Вы были тихой, как мышка, с того самого момента, как вас привезли сюда. Прошла почти неделя.
— Неделя? Вы хотите сказать, что я привязана к койке целую неделю? Но почему? Почему я здесь? Что я сделала?
— Все эти вопросы к доктору Лестеру, — ответила сестра, расправляя простыни. — Скоро будет утренний обход, так что вам осталось ждать недолго. Потом мы решим, снимать ли с вас эти ремни.
Через минуту в дверь просунулась голова доктора. Он вопросительно посмотрел на сестру, а затем на Ханичайл:
— Ну как она сегодня?
— Лучше, сэр. Она выглядит спокойно, — ответила сестра.
Он вошел в комнату и встал у койки, глядя на Ханичайл. Это был высокий мужчина с неопрятной седой шевелюрой, кустистыми черными бровями и невыразительным лицом.
— Чувствуете потребность сесть? — спросил он.
Она кивнула. Сестра быстро развязала ремни, и Ханичайл потянулась, распрямляя затекшие конечности.
— Сожалею, что нам пришлось это сделать, — сказал доктор Лестер, — но так было лучше для вас же.
— Вы думаете, что я могу убежать? Или причинить кому-нибудь вред?
— Мы решили, что вы можете нанести вред самой себе, — ответил доктор, заглянув в карту. — Вам пришлось пройти через трудное время. Вы помните, что с вами случилось?
— Убили мою мать. И это сделал Джек Делейни, — ответила Ханичайл дрогнувшим голосом.
Доктор вздохнул и покачал головой:
— Ваш отчим прав: вы нелогичны. И вы все еще продолжаете вести себя нелогично. Он подумал, что вам нужны тишина и покой, чтобы прийти в себя. Здесь как раз то самое место, Ханичайл.
— Это место для сумасшедших, не так ли? Джек Делейни сказал, что я свихнулась, и поместил меня сюда. Почему вы не хотите видеть правду? Он женился на моей матери только потому, что думал, что она богата. И стал моим опекуном, чтобы прибрать к рукам нефтяные деньги. Джек — убийца, и сейчас, когда он от меня отделался, может делать с ранчо Маунтджой все, что угодно.
Доктор многозначительно посмотрел на сестру и покачал головой:
— Сестра Греновски поможет вам принять ванну, а затем вы позавтракаете. После этого вам, возможно, будет разрешено немного погулять вокруг дома и посидеть в гостиной с другими пациентами. Компания пойдет вам на пользу. Возможно, завтра вам будет разрешено погулять по саду. Я здесь для того, чтобы помочь вам, Ханичайл. Вам остается только доверять мне.
Ханичайл хотелось закричать, чтобы ее выпустили отсюда, но она заметила многозначительный взгляд, которым обменялся доктор с сестрой, и поняла, что криком делу не поможешь. Они будут только покачивать головами и говорить: «Делейни был прав». Она должна действовать по возможности разумно, а не устраивать сцен, или они снова введут ей успокоительное.
— Будь хорошей девочкой, Ханичайл, — сказал доктор перед уходом, — и делай то, что тебе говорят. Пройдет время, и тебе здесь понравится.
Днем сестра Греновски вывела ее на прогулку. Ханичайл увидела высокие стены и охранников с собаками. Ее сердце упало. Она поняла, что выхода отсюда нет, и горько заплакала.
— Это всего лишь больница, как любая другая, — сказала сестра, успокаивая ее. — Многие наши пациенты боятся внешнего мира. Он представляет бпасность для них. Эти высокие стены и охрана не для вас, а для того, чтобы изолировать вас от внешнего мира.
Ее слова звучали так правдоподобно, что Ханичайл почти поверила им. Правда, она не боялась внешнего мира, она боялась оставаться здесь.
