— Если миром будут править женщины… — осторожно замечает Джеймс.
— Править? — подключается к разговору Евгения. — Как раз к этому нас постараются не допустить. А ну как у нас получится лучше? Кто же тогда станет кувалдой махать?
— Похоже, вы не очень любите мужчин, — констатирует Майкл. — Вы феминистки?
— Только не это, — прикладывает руку к сердцу Евгения. — Никаких ярлыков, попробуйте разобраться без них. Не знаю, как у вас, в Америке, а у нас женское движение пока находится в зачаточном состоянии: собрались, посплетничали, решили — надо следить за воспитанием детей, и разошлись! Даже наш президент во всеуслышание говорит: что-что, а экономику я вам не доверю! Почему, объяснить не может. Разве что скажет словами Чехова: этого не может быть, потому что не может быть никогда! Вот и весь аргумент!
Евгения так увлекается своей речью, что невольно начинает повышать голос и размахивать руками. Осекается лишь тогда, когда перехватывает восхищенный взгляд Майкла.
— Какая вы горячая! — говорит он.
— Все, попался! — подытоживает Маша, нанизывая на шампура кусочки мяса вместе с луком и помидорами. — Не верь ему, Джеки, соблазнит и бросит!
— Маша, ты пошутила? — вдруг пугается он. — Это шутка такая, или ты вправду думаешь, что я — обманщик?
— Конечно, пошутила, — подтверждает Маша, удивленная взрывом его чувств. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
Все растерянно замолкают.
— Мы уже можем жарить мясо, — нарушает молчание Джеймс, раскочегаривший яркий огонь.
— Что ты! — пугается Маша. — Дрова должны прогореть! Вот когда они превратятся в угли, тогда и придет наше время.
— Значит, будем ждать?
— Зачем ждать? Пойдем купаться! — предлагает она.
Евгения не может не заметить, что у обоих американцев подтянутые, мускулистые фигуры. Без капли лишнего жира. Они даже похожи: короткие прически у обоих, загорелые лица. Вот только Джеймс кареглазый, а у Майкла глаза прямо пронзительно синие. Может, рискнуть, заглянуть в них поглубже? Один поэт сказал: "Постой, помедли, не спеши на огонек моей души…" А здесь её и не надо останавливать, сама медлит, но все же принимает протянутую руку Майкла, которую он подал, чтобы помочь войти в воду — дно не очень ровное.
Евгения с Машей плавают неплохо, но до мужчин им далеко. Те — резвые, подвижные, крутятся вокруг, как два дельфина.
— Давайте пари: кто дольше пробудет под водой? — предлагает Евгения; разве она не видит, как физически совершенны эти мужчины? Но все равно словно бес толкает её в бок.
— Я не участвую, — сразу отстраняется Маша. — Нырнешь, от прически останется одно воспоминание. Где здесь найдешь парикмахера?
А Евгению уже понесло.
— На что спорим?
— На бутылку виски, — предлагает Джеймс; он тоже присоединился к Маше — куда он без прически?
— На поцелуй, — предлагает Майкл, и его слова звучат неожиданно серьезно.
Конечно, куда Евгении со своими двадцатью шестью секундами против этой идеальной грудной клетки против этой идеальной грудной клетки? У Аркадия она могла легко выиграть. Да у таких же, как он, заядлых курильщиков.
Словом, Майклу она позорно проигрывает. В смущении плывет со всеми к берегу, но когда выходят из воды, он останавливает её и напоминает:
— Я выиграл.
Разворачивает её к себе и целует. Но берет не за плечи, как другие, а одной рукой за талию, другой за шею. Получается, что он как бы сливается с ней каждым изгибом тела. Поцелуй длится вечно, потому что не то, что вырваться, Евгения не может даже пошевелиться. Не будь у людей носов, она бы умерла от удушья! Или от удовольствия…
Когда они наконец отрываются друг от друга, то не застают рядом с собой ни Маши, ни Джеймса. Их товарищи деловито укладывают шампура на мангал.
Теперь Майкл сидит в шезлонге и неотрывно смотрит на Евгению. Она сорвала у озера несколько ирисов и приспосабливает их в вазу, собственноручно изготовленную из полиэтиленовой бутылки. Собственно, Майкл по её заказу отрезал ножом у бутылки верх, а она устлала внутренность будущей вазы цветной бумагой, вытащенной из пачки с печеньем. Ваза получилась оригинальной, но это вовсе не повод вот так смотреть на нее, открыв рот.
— Может, я делаю что-нибудь не так? — улучив минутку, спрашивает она у Маши. — Не надо было соглашаться на поцелуй, да?
— Он тебя просто изучает. В Америке сейчас в ходу лозунг: "К двухтысячному году каждому холостому американцу — по русской жене!"
— Ты шутишь, Маша, да? Это шутка такая? — передразнивает она Майкла и вздыхает: опять у неё начинаются проблемы!
В пятницу звонит Нина Аристова.
— Добрый вечер, Женя, мой муж случайно не у тебя?
Евгения чуть не задыхается от возмущения. Уж не считают ли эти Аристовы, что снимают у неё квартиру для своих семейных нужд?!
— Почему он должен быть у меня, Нина?
— Пожалуйста, извини, я наверное тебе надоела, — просит Нина, почувствовав злость в её голосе. — Но он ушел хлопнув дверью, второй день дома не показывается, и никто нигде его не видел. Вот и звоню на всякий случай ко всем нашим знакомым.
— Вы поссорились?
— В последнее время у нас это происходит постоянно, так что удивительнее, когда мы миримся.
— Не обижайся, что я на тебя так наехала, — кается Евгения, — но в последнее время на меня тоже навалились неприятности. Каждый день жду какую-нибудь гадость. Уже нервы сдают…
— Я понимаю, — медленно произносит Нина. — Значит, ты Аристова не видела?
— По крайней мере, с последней субботы, когда он ночевал у меня. Но об этом ты и сама знаешь… А я должна была с ним увидеться?
— Я считала, — в трубку слышно, как Нина мучительно подбирает слова, — глупо говорить об этом мне, раз Толя молчит… Я чувствую себя виноватой во всем… Словом, он признался мне, что любит тебя!
Против ожидания Евгения вполне спокойно воспринимает слова Нины подумаешь, признался! Велика заслуга! В ситуации, которая сложилась сейчас в семье Аристовых, такое откровение выглядело, по меньшей мере, несерьёзно. Вон и сама Нина повторяет его слова неуверенно — и на слух они отдают дешёвым театром. Чтобы проверить свою догадку — змея вы, Лопухина! — она как бы размышляет вслух:
— А ты не думаешь, что он сказал эти слова тебе в отместку? За Романа. За сыновей. За твою измену…
— Но я ему не изменяла! — отнекивается Нина слишком поспешно и эмоционально, чтобы это было правдой. — А насчёт его любви пожалуй, так и есть: сказано мне назло. По крайней мере, раньше за ним я ничего подобного не замечала!
