Но он не позволит судьбе проглотить Эди.
Багровое солнце коснулось горизонта. Лукас затормозил у подъезда Эди. Обычно в это время он уже дома — в квартире, пустой и безликой, словно его жизнь, — готовит себе одинокий ужин, ломает голову, чем заполнить долгий тоскливый вечер. Но сегодня Лукас нарушил данное Эди обещание, когда, заглянув после работы в «Дрейк», узнал, что сегодня она ушла, не закончив смену.
«Заболела», — сказала Линди.
И помчался, как дурак, узнавать, не нужно ли ей чего. Может, горячего супчику. Или чашку чая. Или злобного циничного тролля, которому чертовски плохо без нее.
Немного помедлив у двери, он постучал. Выждал минуту, постучал еще раз. И еще. И уже собирался плюнуть и ехать домой, как вдруг услышал по ту сторону двери легкий шелест дыхания.
— Эди, я знаю, что ты здесь, — произнес он, глядя прямо в дверной «глазок». — Я слышу, как ты дышишь.
Полная тишина была ему ответом.
— А теперь ты задержала дыхание, — продолжал он. — Но я могу подождать, а вот ты долго ждать не сможешь.
После паузы щелкнул, неохотно поворачиваясь, дверной замок. Медленно-медленно приоткрылась дверь. Очевидно, Лукас поднял Эди с постели: золотистые волосы ее были растрепаны, стройную фигурку облегал пестрый халат, расшитый пальмами и попугаями. Глаза покраснели и опухли, под ними залегли глубокие тени.
Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы ее утешить!
Вздохнув, Эди отступила от двери:
— Вижу, уйти подобру-поздорову не хочешь. Что ж, входи. Не хочу, чтобы обо мне сплетничали соседи.
— О тебе? — переспросил он. — Да что ты! Что они могут сказать? Что ты милая, вежливая, ласковая, всегда улыбаешься и любому готова помочь?
Она хмыкнула:
— Да уж, о тебе такого не скажешь!
Закрыв за ним дверь, Эди слабо махнула рукой в сторону гостиной. Будем считать, что это приглашение, решил Лукас.
— Ты велела уходить и оставить тебя в покое, — заговорил он, входя и осматриваясь. — Согласись, я очень старался!
Эди остановилась в дверях гостиной, сложив руки на груди.
— В самом деле. — По измученному лицу ее промелькнула тень улыбки. — Очень старался.
Показалось ему — или она в самом деле разочарована?
— Но теперь ты здесь.
— Видишь ли, — заторопился Лукас, — ты не уточнила, сколько продлится опала, и я решил, что неделя — срок достаточный…
— И ошибся. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое насовсем.
«Врешь», — подумал он. А вслух сказал:
— Это будет трудновато.
— Почему?
— Потому что я не могу тебя забыть.
Она открыла рот, хотела что-то сказать, но вместо этого, повернувшись к нему спиной, подошла к окну и устремила взгляд на тающий в сумерках город.
В убранстве ее гостиной не чувствовалось ни особенного богатства, ни особенных стараний, ни даже особенного вкуса. Стандартная дешевенькая мебель, безделушки, купленные где-нибудь на распродажах. Много фотографий в рамках. На окнах — белые занавески. Паркетный пол. Голые стены, окрашенные в практичный бежевый цвет, украшены фоторепродукциями известных картин. Лукас заметил, что Эди нравятся Пауль Клее и Густав Климт.
— Хорошо у тебя здесь, — заметил он.
— Спасибо, — ответила она, поворачиваясь к нему лицом. Кажется, она немного успокоилась. — Ничего особенного, но это мой дом.
Теперь и Лукас понял, что так привлекло его в этой скромной обстановке. Здесь было то, чего не хватало его элегантному, со вкусом (постаралась подруга приятеля — профессиональный дизайнер) обставленному жилищу. Дыхание жизни. Цветы в горшках, упавшая на пол подушка, забытый на тумбочке раскрытый журнал — все говорило, что здесь живут. Квартира Лукаса напоминала картинку из журнала; квартира Эди — картинку из реальной жизни. А он еще воображал, что Эди незнакома с реальностью!
— Почему ты раньше времени ушла с работы? — поинтересовался он, старательно делая вид, что спрашивает просто из любопытства.
Ответила она не сразу — сначала тяжело, покорно вздохнула (такие вздохи Лукасу были уже хорошо знакомы) и села в кресло-качалку у окна, футах в десяти от своего собеседника.
— Я ушла с работы, — тихо заговорила она наконец, — потому что плохо спала всю неделю, и теперь это сказалось.
Халат ее распахнулся, обнажив колени. Лукас очень старался не глядеть на ее ноги.
— Плохо спала, говоришь? Странно: меня тоже всю неделю мучает бессонница. — И невинно он взглянул ей прямо в глаза:
— Ума не приложу, с чего бы это?
— Обычно бессонница меня не беспокоит, — ровным голосом сообщила она.
Лукас хмыкнул:
— Меня тоже. Обычно я сплю как убитый.
— Я не это хотела сказать, — пояснила она. — Я всегда сплю мало, но обычно это мне не мешает. Только на этой неделе почему-то…
— Почему ты мало спишь? — прервал он ее.
— Просто не люблю спать, — ответила она, не глядя ему в глаза.
— Почему?
— Это потеря времени.
— Угу…
— Ты не уйдешь, пока я не объясню, почему так вела себя в тот вечер? — напрямую спросила Эди.
Не видя причин ходить вокруг да около, Лукас честно ответил:
— Да.
«И когда объяснишь, не уйду», — добавил он про себя, рассудив, что Эди знать об этом пока необязательно.
Она кивнула:
— Хорошо. Это не такой уж большой секрет. Даже Линди знает о моем прошлом. Когда она брала меня на работу, я рассказала, что имею приводы в полицию. Она должна была об этом знать.
— Приводы в полицию? — с нескрываемым изумлением воскликнул Лукас. — За что? Перешла улицу на красный свет? Припарковалась в неположенном месте? Выгуливала собаку без поводка?
Эди покачала головой; лицо ее было бесстрастно, словно у античной статуи.
— Проституция Воровство. Употребление наркотиков.
У Лукаса буквально отвисла челюсть. Он понимал, что вид у него дурацкий, но нимало об этом не беспокоился. Если уж Сладенькая Эди оказалась матерой преступницей, Лукасу Конвею сам бог велел выглядеть дураком!
— У нас с тобой как-то был разговор о несчастном детстве, — воспользовавшись его замешательством, продолжала Эди. — Помнишь?
Он кивнул. И каким-то чудом ухитрился закрыть рот.
— Что же было у тебя? — спросила она. И, прежде чем он успел возразить, добавила:
— Я собираюсь излить перед тобой душу, и самое меньшее, что ты можешь для меня сделать, — отплатить тем же.
Пожалуй, она права. Сквозь зубы, стремясь поскорее с этим разделаться, Лукас начал рассказ:
— У моего отца была маленькая ферма в Висконсине. Дохода она не приносила. Вообще. Сколько я себя помню, мы жили на грани разорения. Отец работал на износ, дневал и ночевал в поле, но не мог выбиться из нищеты. Мать пила без просыпу и твердила, что мы с сестрой разрушили ее жизнь. Пьяная, она была… не самой ласковой из матерей. Отец нас защитить не мог — он почти не бывал дома. Мне было одиннадцать, и я уже учился давать сдачи, когда мать объявила, что встретила мужчину, который сумеет о ней позаботиться, и укатила с ним неизвестно куда. Три года спустя она умерла в Денвере, в больнице — одна. Все хозяйство легло на меня и сестру. А несколько лет спустя отец умер от сердечного приступа прямо за плугом. Все, что у нас оставалось, отобрали власти в счет неуплаты налогов. А нам с сестрой сказали: «Живите как знаете». Мы и жили, как умели, — голодали, брались за любую работу, чтобы прокормиться… — Он осекся и замолчал. — Ну а потом я выбился в люди. Вот и вся история Лукаса Конвея. На «мелодраму года» не тянет — не хватает какой-нибудь неизлечимой болезни, но для слезливого ток-шоу сойдет. Теперь твоя очередь.
