моем полном имени. «Иди уже спать, Мишель». Ненавижу, когда она так делает. Обычно я молчу, потому что маме бесполезно что-либо доказывать — она, по ее собственному и единственному правильному мнению, всегда права, но сейчас вспыхиваю, как спичка.
— Не надо говорить мне, что делать, когда я не спрашиваю тебя! — злюсь, нервничаю, полыхаю. — Что ты вообще здесь до сих пор делаешь? Вчера звонили насчет продления аренды твоей машины. Ты что, остаешься?
Мама на пару секунд теряется и теряет привычную маску. Ее глаза распахиваются сильнее, и она кажется мне испуганной, как будто это я подловила ее в шестнадцать выбирающейся из окна второго этажа по связанным в длинную толстую веревку простыням. Было дело.
— Стой, — до меня медленно, но верно доходит, — так ты в самом деле остаешься? Это из-за папы?
Мое короткое промедление позволяет ей собраться: на ее лице снова дежурная улыбка и лукавый прищур. Мама опять играет ведущую роль в нашем дурацком спектакле.
— Не из-за Миши, — врет мне прямо в глаза, но потом звучит честнее: — Не только из-за него.
Я смотрю на маму и будто вижу ее в первый раз. Не понимаю. Что ей еще нужно? У нее же сбылась мечта, о которой она так много твердила. Она, черт возьми, вдохнула столичного воздуха и осталась покорять шумную Москву! Провинция ведь всегда душила ее!
— Я не уверена, что хочу возвращаться туда. Это сложно… объяснить.
— А ты попробуй, — отвечаю, сложив руки на груди. — Я готова слушать.
Мама напрягается, но не отступает, как и я. Запахивает шелковый халат сильнее, будто защищает себя, нервно поправляет волосы, но не сдается так просто. Характером я точно не в папу пошла, мы с ней можем еще посоревноваться, кто из нас вреднее.
— Здесь Миша и ты. И я скучаю по вам больше, чем ты можешь себе представить, — объясняет мне, и это не то, что я ожидаю услышать. — Здесь дом, — она оглядывается вокруг и плавно взмахивает рукой, как на сцене в свете прожекторов, — в котором мы прожили столько лет. Здесь твой дедушка, здесь похоронена моя мама и… я не думала, что скажу это, но мне нравится местный театр. Нравится быть на главных ролях, а не теряться в толпе.
А вот это уже хотя бы немного напоминает правду. Конечно, ей не нравится танцевать в кардебалете, когда она привыкла к ведущим партиям. Зачем терпеть место худшей из лучших, когда можно быть королевой лузеров, так ведь?
— А как же твой жених?
Она улыбается, потому что я осознанно никогда не зову его по имени, словно так он не станет настоящим и осязаемым. И тот факт, что я лично знакома с ним, ничего не меняет.
— Я ошиблась, малыш. Все ошибаются.
С этим я согласна. Только ее ошибки стоили нам всем слишком дорого.
Когда мама уходит наверх, я без сил падаю в кресло в гостиной и лезу в интернет. Читаю, снова читаю без остановки. Перебираю сайты, выясняю, как происходит процедура пересмотра дела, а когда окончательно путаюсь во всем, пишу на сайт бесплатных юридических консультаций, чтобы получить ответы. Что в итоге? По факту смерти человека в полицию передают сообщение. Та, в свою очередь, направляет материал в прокуратуру, где и принимают решение о возбуждении дела по вновь открывшимся обстоятельствам, и тут есть одно важное но: судебно-медицинская экспертиза должна подтвердить факт того, что человек скончался из-за травм, полученных именно в ДТП. Быстро ли начинается и как долго длится этот процесс, я не понимаю. Как и то, учитывается ли мнение родственников потерпевшей в вопросе ужесточения меры наказания обвиняемого или нет, потому что в одном месте пишут, что да, а в другом…
Я так и засыпаю с телефоном в руках. Просто в очередной раз моргаю и не открываю глаза, погружаясь в сон. Мне снится что-то неприятное: смутные образы, какие-то крики и мои приросшие к земле в самый неподходящий момент ноги. Ненавижу это. Я пытаюсь вырваться в реальность, заставляю себя сосредоточиться на настоящем, но получается не сразу. Лишь холодный поцелуй в лоб позволяет мне зацепиться и выбраться за границы сновидения.
— Пап? — спрашиваю я, сонно оглядывая застывшего передо мной отца на коленях, который поправляет откуда-то взявшееся одеяло на мне. И от одного его вида слезы наворачиваются на глаза. Всхлипнув, я бросаюсь к нему на шею, потому что до безумия рада его видеть. Живого и здорового.
— Малыш, ты почему здесь сидишь?
— Тебя жду, — шепчу, а он сводит брови и напрягается, в то время как я продолжаю говорить, чтобы не сумел сменить тему: — Мама рассказала о твоей дурацкой затее, и я категорически против.
— Ну почему же дурацкой? — пытается юморить он, не отрицая ничего.
— Потому что это никому не нужно, пап! Даже Ян, он… он слышал и сказал, что это ничего не изменит. Не делай глупостей. Я много читала. Тебе, скорее всего, просто продлят условный срок. А из-за лечения, может, и не продлят. И если учитывается мнение родственников, то Ян не будет…
— Мишель, тише-тише. Все. Успокаивайся, — он говорит со мной, будто с маленькой, и меня это сильнее злит. Я вообще сегодня бомба замедленного действия, но так чертовски устала от всего. — Это решение взято не с потолка. Я пришел к нему не так легко, как ты думаешь. Я не справляюсь — терапия помогла мне это осознать. Рано или поздно такое состояние просто убьет меня. Я так больше не могу.
— Тебе придется, — рычу я на него, потому что здесь согласна с Яном: мы должны придерживаться сделанного выбора. — Как минимум потому что я врала ради тебя.
Ну вот. Я впервые говорю об этом вслух так открыто и без страха. Раньше бы точно тряслась, плакала, сходила с ума, а сейчас только сухо озвучиваю факты и причинно-следственную связь.
— Ты подставишь меня, если решишься на эту глупость.
— Мы думали над этим с Сашей. — Папа встает с колен и садится на подлокотник кресла рядом со мной, гладит меня по голове. — Я возьму всю вину на себя. Ты ведь действительно могла видеть меня спящим в комнате. А после я бы спокойно сбежал через задний двор, как делал это много раз.
Он беспечно пожимает плечами, а мне хочется просто-напросто
