на дисплее ее телефона. Два раза даже подслушивала их разговор, на третий — пыталась выхватить у нее трубку и сообщить отцу, что она все врет, что я совсем не хотела улетать с ней, что меня вынудили. В тот раз вышла одна из самых крупных наших с мамой ссор. Я еще долго и очень громко кричала о том, как сильно ненавижу ее.
Боль сдавливает грудь еще сильней, и я перестаю сдерживать слезы.
Не знаю, сколько времени я плачу, но в конечном счете забываюсь беспокойными сном. Сон для меня теперь самое желанное состояние. Бег от реальности в мир грез, где все хорошо и так, как и должно быть. Особенно я любила, когда мне снился Мирон, правда, после таких снов мне становилось еще хуже.
Вот и сейчас я сижу в его теплых объятиях на нашем обрыве, наслаждаясь видом бесшумной реки, и не сразу реагирую на то, что он теребит меня за плечо, уговаривая проснуться. Потому что я не хочу возвращаться в ту реальность — знаю, что будет невыносимо больно...
— Любовь. Прекрати притворяться, я знаю, что ты не спишь.
Мама. Ну почему она не оставит меня в покое?
— Эвелина, в тебе нежности, как в слоне, прущем к водопою.
Папа?.. Это все еще сон?
— Я бы попросила, — холодно возмущается мама.
Я распахиваю глаза — сон как ветром сдуло, и резко сажусь на кровати. Смотрю на сидящую рядом маму: она хмурится, а затем перевожу взгляд в сторону выхода...
— Папа... — выдыхаю я.
— Как ты, солнышко? — ласково улыбается он, раскрывая мне объятия.
— Папа! — восклицаю я и срываюсь с места. Бросаюсь ему на шею, прижимаюсь к нему как можно крепче и начинаю реветь навзрыд. — Па-па... Я... я т-та-а-ак... ра-да, ч-что т-ты зде-е-е-есь... Т-ты же заб-берешь м-меня отсю-юу-у-да?..
— Тише, малышка, тише. Все хорошо, — гладит он меня по волосам, попеременно целуя в макушку. — Хорошо. Конечно, я приехал за тобой. Т-ш-ш, солнышко, все хорошо.
Меня накрывает такой невероятной силы облегчение, что я еле держусь на ногах, и то по большей части потому, что меня удерживает отец. Господи, я так рада, что он здесь, что заберет меня обратно, что не бросил, не оставил, не забыл... Я никогда не чувствовала ничего подобного! Как же сильно я его люблю! Какой же он у меня замечательный, хороший, лучший!
И тут сквозь собственный вой я слышу чужие завывания...
Я замолкаю на очередном всхлипе, и мы с папой одновременно смотрим на сползшую на пол маму...
— Я и правда монстр, да? — смотрит она на нас со слезами в глазах. — Ты... ты никогда мне так не радовалась! Что такого он для тебя сделал, а? Я семнадцать лет тебя оберегала от несчастий, а взамен получила лишь ненависть! А он? Несколько недель поиграл в папочку и получил безграничную любовь?! Несправедливо-о-о-о... Я... я же... старалась изо все-ех си-и-ил б-быть хороше-ей мат-терью!
Она обнимает себя за плечи и начинает раскачиваться из стороны в сторону, глядя в одну точку ворсистого ковра. Я не верю глазам, вытираю ладошками слезы со щек, шмыгаю носом, смотрю на папу, чтобы убедиться, что и он это видит. Он видит. Его взгляд смягчается:
— Сегодня ты поступила как хорошая мать, Эвелина. — Папа переводит взгляд на меня и объясняет: — Я уже пару дней здесь — пытался выяснить ваш адрес, твоя мама позвонила мне час назад и сообщила его. Еще она сказала, что, по всей видимости, не сможет сделать тебя здесь счастливой, потому готова отпустить, раз счастлива ты можешь быть только в тех ужасных условиях, что предоставляю я.
У меня непроизвольно вырывается смешок, на что мама резко прекращает качаться и подскакивает на ноги. Вытирает слезы с глаз и замечает холодно, словно и не позволяла себе минувшей слабости:
— Да, Любовь, я тоже человек. И я устала от твоего ужасного поведения. Не хочешь жить со мной, я не буду тебя заставлять! Хочешь стать ресторанной певичкой — пожалуйста. С этой минуты я умываю руки, живи, как тебе хочется.
В груди рвется очередная струна. Она услышала! Смогла понять! Решила отпустить... Мое сердце просто не выдержит такого количества эмоций за один короткий миг!
Теперь я кидаюсь на шею мамы и снова реву. Она застывает на пару секунд, но вскоре обнимает меня в ответ и тоже начинает плакать. Мы обе дрожим, обе жмемся друг к другу, словно настоящие мать и дочь, только теперь осознавшие эту связь и, возможно, все свои ошибки...
— Спасибо, мам, — шепчу я через некоторое время. — Спасибо... У нас все еще может наладиться... Мы не потеряем друг друга, потому что будем слушать...
— Прости меня, дочка, хорошо? — отстранившись, обхватывает она ладонями мои скулы, большими пальцами вытирает слезы с моих глаз. — Прости... я думала... Господи! Это неважно! — вновь прижимает она меня к себе. — Прости... я так тебя люблю, Люба... Всем сердцем, родная... Всем сердцем...
— И ты меня прости, мам... Я вовсе тебя не ненавижу.
— Спасибо, милая, — смеется она сквозь слезы. — Ты самое дорогое... я так ошибалась... А теперь... А теперь немедленно иди в душ! Я не допущу, чтобы моя дочь села в самолет в таком виде.
Я смеюсь. Мама все равно остается собой. Но на то они и родители, что их не выбирают. Мы принимаем их такими, какие они есть, ожидая в ответ того же самого. Я дождалась.
Полет проходит благополучно, и я ощущаю невероятную радость оттого, что вновь нахожусь в родных местах. Мы с папой, не теряя времени, спешим к ожидающей нас машине — оказывается, я успеваю на кастинг в Школу Искусств. Потому времени у нас лишь на то, чтобы освежиться после самолета и отправиться прямиком в школу.
Ближе к дому я начинаю ощутимо волноваться. Не из-за кастинга, нет. Я переживаю о том, как встретит меня Мирон. Я специально не заговаривала с отцом о нем. Потому и не знала, ждет ли он нашей встречи так же сильно, как я. Скучал ли. Вдруг за это время что-то изменилось? Вдруг наше расставание дало ему понять, что он вовсе меня не любит? А если он зол на меня за то, что я сбежала? Не знает всех подробностей и решил, что
