Внезапно ее пронзила дикая, ужасная мысль.
Что, если Леля все сделала нарочно? Если она все-таки знала правду и решила самостоятельно свести счеты с жизнью? Как тот парень, о котором рассказывала Карине Саша по пути в Суздаль.
Карина мучительно попыталась воссоздать в памяти Лелино лицо, каким оно было в последние минуты ее жизни.
Нет, не может быть. У нее в глазах были лишь доверие и нежность — невероятно, чтобы она смотрела на Карину так, зная об обмане.
Все, что случилось, лишь страшная, нелепая случайность, но никак не Лелина месть им с Олегом.
У Карины немного отлегло от сердца. Ей хотелось заплакать, но слез не было. Она легла, не расстилая постели, прямо на покрывало. Какая тишина в квартире! Тишина и пустота. Карине показалось, что от этой звенящей, неправдоподобной тишины лопнут барабанные перепонки. Хоть бы одно живое существо было сейчас рядом с ней. Кто угодно — кот, попугай, черепаха. Тогда вместо мертвого молчания слышалось бы чириканье, мяуканье.
Карина дотянулась до лежащего на тумбочке пульта, включила телевизор без звука. Пускай хоть что-то мелькает перед глазами.
На экране только что начались «Вести». Шла хроника военных действий в Чечне: расстрелянный блокпост, похороны погибших ребят. Юные лица тех, кто остался в живых, искаженные злобой и болью, венки.
Кадр сменился — Россия, плачущие матери, черные платки, церковные свечи. Молодой батюшка с лицом Христа служит молебен.
Еще несколько кадров, и снова смерть. На этот раз какой-то бизнесмен, убитый по заказу. Окровавленное, обезображенное тело на асфальте, толпа народа, рыдающая жена в легкомысленном газовом шарфике — собирались в гости…
Зачем они показывают ей все это?
Карина хотела переключить программу, но рука дернулась, и пульт, выскочив, упал на пол. Она нагнулась за ним, подняла. Направила на экран и увидела изображение самолета.
Внезапно что-то загудело у Карины в ушах, так сильно, будто включилась электродрель. Пальцы ее с силой надавили на звуковую кнопку. Дикторша с экрана заговорила неестественно громко, будто стараясь перекричать треск неисправного телевизора:
— …На данный момент это все, что мы можем сообщить о крушении авиалайнера Ил-62, следовавшего из Хабаровска в Москву дополнительным рейсом. Подробности о причинах катастрофы будут известны позже, когда появится доступ к информации, зашифрованной в черных ящиках. Их поиск уже начался…
Это было последнее, что услышала Карина. Дальше все звуки слились в одну сплошную какофонию и исчезли, а вместе с ними пропала способность что-либо видеть и чувствовать…..
…Она очнулась от того, что в соседней комнате надрывался телефон. Па экране еще продолжались «Вести», — видимо, Карина потеряла сознание ненадолго, всего на несколько секунд.
Она лежала неподвижно и слушала бесконечный трезвон, почти ничего не ощущая, кроме странной оцепенелости во веем теле. Ей вдруг захотелось спать. Заснуть и не просыпаться долго-долго. Всю жизнь.
Телефон не умолкал, он не давал ей уснуть, и Карина неловко сползла на пол с кровати. На негнущихся ногах подошла, сняла трубку.
— Они погибли! — истерически выкрикнула ей в ухо Тамара. — Ты слышишь, они все погибли! Разбились! Самолет горел! Три часа назад… — Она зарыдала, и связь прервалась.
Карина застыла посреди комнаты с трубкой в руке.
Три с половиной часа назад умерла Леля. И в эти самые минуты где-то далеко, над Сибирью, загорелся огромный самолет, на котором летел Олег. О чем он думал в эти минуты? Было ли ему страшно, больно? Знал ли он, чувствовал, что оставляет эту землю не один? А может быть, в самые жуткие мгновения, когда земля неслась на него с большой скоростью, а из хвоста лайнера хлестало пламя, светлый Лелин образ призрачно встал перед ним, протянул руки, заслонил, прогнал ужас и страдание, облегчил переход в другой мир?
…Она потеряла их обоих. Все произошло в точности так, как предсказывала Русудан. Могла ли Карина предположить, что ее пророчество окажется столь жестоким?
Она боялась лишь предательства Олега, боялась быть брошенной им, но никак не думала, что соперницей, забравшей у нее любимого, станет вовсе не Леля, а смерть. Страшная смерть в пламени, которую некогда нагадала Олегу цыганка и в которую он упорно отказывался верить, считая себя неподвластным року и высшим силам.
Глупая самонадеянность. Бесполезно пытаться обмануть судьбу. Она все равно настигнет в нужный момент, раздавит, растопчет без жалости и сострадания, а заодно прихватит тех, с кем связала нас невидимая взгляду небесная веревочка. Та веревочка, о которой когда-то говорила Леля Карине, стоя в больничной палате рядом с постелью Олега.
Безотчетно, подсознательно Леля была готова в любой момент последовать за ним куда угодно, хотя бы и за последнюю, предельную черту, и сделала это легко, без слез и сожалений, так же естественно, как дышала, говорила и двигалась…
Трубка давно лежала на полу, исходя надрывными, хриплыми гудками. А Карина так и стояла перед телефоном онемевшая, недвижимая, не знающая, что теперь делать со своей жизнью, снова одна на пятом этаже под крышей.
52
Время неумолимо. Что бы ни случилось, оно неудержимо идет вперед. На смену ночи приходит день, и нету такой силы, которая могла бы остановить его наступление.
Есть только один выход не встретить новый рассвет — перестать жить. Отнять у самого себя способность видеть, слышать, осязать, чувствовать голод, холод, боль, страх.
Специалисты-психологи утверждают, что нормальный человек на это не способен. Чтобы стать самоубийцей, нужно дойти до последней грани отчаяния, заглянуть в глаза безумию, соприкоснуться с тьмой ада.
Карина могла поклясться, что видела эту тьму. На полочке над раковиной у нее лежали таблетки — белые, круглые, соблазнительно выпуклые, разделенные посередине четкой чертой. Ровно десять штук.
Каждое утро, просыпаясь, она первым делом шла в ванну и глядела на десять пузатых горошин, освобожденных от оболочки, выстроенных в ряд на стекле.
От созерцания их ей становилось легче — это был выход из тупика, шанс на освобождение.
Несколько раз Карина собирала таблетки в ладонь, наливала воды в стакан, стояла перед зеркалом, спокойно рассматривая свое отражение, даже подносила сжатую в горсть руку к губам. И в этот момент что-то останавливало ее, не давало сделать последнее движение. К горлу подкатывала тошнота, ноги слабели.
Она ненавидела себя за трусость и безволие, но, повинуясь внутреннему приказу, покорно возвращалась обратно в ванную, вновь аккуратно раскладывала таблетки на полочке до следующего раза.
Ее существование шло по инерции: утренний подъем, приготовление пищи, какие-то телефонные разговоры, поездки в метро и автобусе. Все это Карина проделывала будто во сне, не слыша, не воспринимая окружающий мир.
Боли не было, той, невыносимой, острой боли, которая, казалось бы, должна была раздирать ее на части. Видимо, сработал какой-то важный нервный центр, погрузив организм в спасительный наркоз…
Через день после трагедии прилетели хористы во главе с Любашей, а с ними постаревший на десять лет, сгорбившийся Михалыч — его не было на борту разбившегося самолета, он остался в Хабаровске послушать выступление хора.
В капелле прошла гражданская панихида. Стена возле зала была сплошь увешана фотографиями в траурных рамках, пол перед ней завален цветами.
В фойе собрались все, кто по каким-то причинам не поехал на гастроли, — заболевшие, стажеры, второй состав оркестра. Руководила церемонией Любаша, непривычно бледная, с опухшим лицом, затянутая в черный бархат. Голос ее заметно дрожал, время от времени она прерывала свою речь, опускала глаза, шумно дышала в микрофон. Она говорила о том, что произошедшее — чудовищная несправедливость, что долг оставшихся в живых во что бы то ни стало возродить коллектив в память тех, кто сумел поднять его на такую высоту.
