– Ты ведь ни о чем не жалеешь, правда? – Он очень беспокоился за нее, но за исключением этих последних, проведенных вместе часов у него не было больше ничего, что бы он мог ей дать. Когда он уедет, ей понадобятся вся ее сила и мужество. Спенсер понимал, что этих качеств может не хватить. И очень сожалел о том, что у нее нет никого, кто бы мог позаботиться о ней так, как бы ему хотелось.
– Конечно, нет. Я слишком тебя люблю, чтобы сожалеть о чем-нибудь, – улыбнулась она. Она казалась умиротворенной и странным образом повзрослевшей за эти две недели, проведенные с ним. Она наслаждалась его близостью, с трепетом ждала ночи, когда они растворялись друг в друге. – И еще я буду ужасно скучать без тебя. – Вдруг она добавила, беспокойно посмотрев на него: – Береги себя, Спенсер... С тобой ничего не должно случиться.
– Со мной ничего не случится, глупышка. Все будет в порядке. И я вернусь раньше, чем ты думаешь.
Но ни он, ни она не знали, что станет с ними, когда он вернется из Кореи. На эти вопросы у них сейчас не было ответов и, может, не будет никогда. Он очень надеялся, что вдали от нее все правильные решения придут сами собой. Он обязательно должен что-нибудь предпринять. Так продолжаться не может. Но пока он не мог дать Кристел никаких обещаний, она их и не требовала от него. Ей достаточно того, что он подарил ей эти удивительные две недели. А началось это в день ее рождения, когда он пришел к ней.
Они вернулись в ее комнату и последний раз любили друг друга. Когда он одевался, у Кристел в глазах стояли слезы. Как тяжело просто смотреть на его военную форму. Ему пора было возвращаться обратно в Монтерей, и Кристел беззвучно спустилась вслед за ним по лестнице и остановилась на ступеньках крыльца босиком, в ночной рубашке.
– Возвращайся к себе. Я позвоню, когда доберусь до Монтерея, – прошептал он, как всегда. Все эти две недели они ни разу не вызвали подозрений миссис Кастанья.
– Я люблю тебя, – сказала она, смахнув слезы.
Он прижал ее к себе, как бы желая, чтобы его душа и тело запомнили ее всю и навсегда. Если он вдруг никогда не вернется, он хотел, чтобы она на всю жизнь запомнила эти две недели, которые они провели вдвоем. Ведь в конце концов он едет на войну, и одному Богу известно, что с ним может случиться.
– Я тоже люблю тебя, Кристел. – Вот и все, что он мог сказать в тот момент.
Он сбежал по ступенькам и пошел за угол, где была припаркована его машина. В следующее мгновение, проезжая мимо, он помахал ей рукой, а она тихо побрела наверх, в свою комнату, которая казалась теперь такой опустевшей. Он уехал, и она прекрасно понимала, что, может быть, навсегда. Она никогда не забудет его. Он ей бесконечно дорог, и, что бы ни случилось, память о нем навсегда останется в ее сердце.
Он позвонил ей из Монтерея. Наступил час прощания. В десять тридцать утра он должен вылететь в Корею. Потом он позвонил Элизабет и оставил для нее сообщение. Она была на занятиях, и он облегченно вздохнул, поняв, что ему не надо с ней говорить. Все это время он старался звонить только тогда, когда не звонить было неприлично. Трудно обманывать Элизабет, она его слишком хорошо знала. Она подмечала малейшее изменение интонации его голоса, вслушивалась в каждое слово и безошибочно ловила смену его настроения. И все-таки, хотя он чувствовал себя отвратительно, ему удавалось все это время обманывать ее. Он совсем не хотел этого делать, но все его благие намерения полетели кувырком в тот самый момент, когда он увидел Кристел. Он понял, что должен быть с ней до тех пор, пока она сама не захочет, чтобы он ушел. И он очень высоко ценил каждое мгновение, проведенное с ней.
И когда самолет, летевший из Монтерея в Хискам-Филд, расположенный на одном из Гавайских островов, поднялся в небо, Спенсер глядел в окно на Западное побережье и думал о Кристел. Он мог думать только о ней – о девушке своей мечты, о женщине, которую он любил вопреки всем разумным доводам и здравому смыслу.
И в эти минуты Кристел стояла на крыльце, глядя в небо. Она знала, что где-то далеко на юге в воздух поднялся самолет, на котором улетает на войну Спенсер. Закрыв глаза, она молилась, чтобы с ним все было в порядке, а потом, еле сдерживая слезы, вернулась в дом. Бесшумно поднявшись по лестнице, девушка вошла в комнату, которая в течение двух недель была их общим жилищем – ее и Спенсера. Две недели казались теперь всего лишь несколькими мгновениями. Они так много не успели сказать друг другу, времени было так мало. Спенсер хотел съездить в долину, но Кристел отговорила его. Она очень хотела повидать Бойда, Хироко и Джейн, но ни за что на свете не желала бы столкнуться ни с матерью, ни с сестрой, ни с Томом. Ничто не могло заставить ее вернуться на ранчо. Когда через две недели Бойд позвонил с газовой станции и сказал, что умерла бабушка, Кристел не стала менять решения и осталась в Сан-Франциско.
Бабушку Минерву собирались похоронить на ранчо, рядом с отцом и братом Кристел. Она умерла спокойно, во сне, и Бойд сказал, что Оливия пребывает в полной растерянности. У Кристел заныло сердце, но она, поблагодарив Бойда, сказала, что не приедет.
– В любом случае спасибо, что сообщил. – Вот и еще одна глава закончилась. Еще один член семьи умер. Остались только мать и Бекки, но и они умерли для Кристел. – Как Хироко?
– Уже оправилась, встала на ноги. Но... для нее это было тяжелым испытанием... Ты ведь знаешь...
Прошло уже два месяца с тех пор, как они похоронили второго ребенка, и казалось, ничто не может утешить Хироко. Да еще доктор сказал, что у нее больше не будет детей. Теперь у них осталась только Джейн, маленькая Джейн Кейко, малышка, которую принимали Кристел и Бойд. Малышка, которой Кристел была крестной матерью.
– Может быть, выберетесь сами и приедете ко мне в гости? – Она не стала говорить, что виделась со Спенсером. Это останется их секретом.
– Да, как-нибудь. – Бойд немного поколебался. – Ты же знаешь, что Том уехал? Две недели назад его забрали в Корею. Мне кажется, твоя сестра сильно расстроена. Так сказала Джинни. Сама-то она счастлива избавиться от этого негодяя. – Он не мог сдержаться, чтобы не сказать этого, и Кристел выслушала его не моргнув глазом. Она ненавидела их всех, всех, кроме Бойда, Хироко и Джейн. Все остальные навсегда ушли из ее жизни.
– А кто следит за ранчо?
– Твоя мама и Бекки, я так думаю. На ранчо достаточно работников, и дела у них шли хорошо, но сейчас почти всех призвали в армию. – Все почти так же, как и в прошлый раз. Это жестоко, ведь с начала прошлой войны прошло всего пять лет. Единственное, что радовало на этот раз, это то, что Бойд никуда не уезжал. – А у тебя-то как дела, Кристел?
– У меня все отлично. Не могу никуда вырваться отсюда, но мне очень нравится здесь петь. – В ее жизни было кое-что поинтереснее, но она не хотела говорить об этом никому, даже Вебстерам. – Ну так что, вы надумаете приехать ко мне?
