— Я муж Марины, Саша. Я за молоком.
Он мямлил. В глубине души мужик чувствовал унижение. Почему им приходится брать у кого-то молоко для его сына, почему эта корова сама ни на что не способна? Ведь должно же у женщин быть молоко. Почему у этой девчонки, тоненькой, легкой, полно этого самого молока, а у нее нет? В последнее время Марина стала его раздражать. Она и сама часто раздражалась. Долгожданный ребенок повлек за собой массу трудностей и неприятностей. У них не было денег, он с трудом и не без колебаний заплатил очередной взнос за аренду зала — это в их нынешней ситуации была роскошь, кучу денег стоило детское питание, а зарплату в институте постоянно задерживали. Их мог выручить скорейший приезд Марининой мамаши, который, как таковой, в восторг Сашу не приводил, но был, увы, и необходим, и неотвратим. Он устал в последнее время. Верку он не забыл, но и вспоминал нечасто. Отвлекался от бытового кошмара только на тренировках. А сейчас она смотрела на него, как будто не узнавая. Стало даже обидно. В халатике она была похожа на подростка. Симпатичная девчонка. И с каким стариком она живет? Наверное, богатый, подумал Саша.
— Из спортзала? — кивнула Верка на ракетку. — Проходите.
И он опять зашел. Как будто магнитом тянуло. А ведь незачем было заходить, совершенно незачем. В доме опять тихо.
— Спит, — объяснила Верка. Тут он увидел Степу. В прошлый раз собаку не заметил. У нее, значит, еще и собака.
— Это Степа, — сказала Верка и засмеялась странным смехом. Степа обнюхал гостя и удалился, не проявив никаких эмоций. А Саша оглядывал кухню. Он вызвался помочь варить кофе, запоздало подумав, что как дурак явился с пустыми руками. Стоп — вспомнил, что в сумке лежала шоколадка. Достал ее, протянул Верке.
— Извините. В следующий раз будет торт. Я вам очень благодарен. Вы нас выручаете.
— Спасибо. Но я не люблю тортов. И выручать скоро уже перестану. Дочка растет. Я ее не прикармливаю.
— Все равно спасибо. Я к вам обязательно зайду. Можно?
— Конечно, заходите.
У Верки язык не поворачивался перейти на «ты», как в прошлый раз. Они пили кофе с шоколадкой. Он видел, что в холодильнике лежало еще несколько плиток, но она раскрыла эту. Верка молчала и смотрела на него, а он вынужден был вести беседу, хотя и не хотелось. Ему тоже хотелось молчать и смотреть. Молчание их не смущало. Он говорил что-то о своей работе, о теннисе, словом, какую-то ерунду. Только о жене и ребенке не говорил, хотя ситуация подталкивала именно к этой теме. А ему не хотелось. Верке же было все равно. Она слушала и не слышала. Только смотрела. И под этим ее взглядом он умолк, встал и потянул ее со стула. Все произошло в полном молчании и словно под гипнозом. Не соображая, что он делает, он обнимал хрупкие плечи, расстегивал халатик, под которым ничего не оказалось, целовал ее, только успевая переводить дыхание. Молочная грудь-кормилица была прекрасна. Он слизывал капельки молока, выступившие из сосков, и изумленно разглядывал Верку. У него были и другие женщины, до Марины. Но это было так давно, что он уже отвык. От красоты женского тела, от его чудесного запаха, от тонкой гибкой талии, да и от секса тоже. Верка тяжело дышала. Она тоже не говорила ни слова, а только ласкала его, вся дрожа, расстегивала рубашку, целовала и вдыхала его запах. Им было неудобно на кухне, но уходить было некуда, а еще они боялись оторваться друг от друга. И он вошел в нее прямо здесь, повернув спиной. Верка тихонько стонала и быстро кончила, так, что он и не понял, а он продолжал любить ее, потому что между трахать и любить есть все-таки разница, об этом они сейчас думали оба, каждый по-своему. Второй раз он заметил — Верка застонала уже громче, и он почувствовал, как внутри обдало его как будто пламенем, а когда кончал, он тоже с трудом сдерживал крик. А потом они опять сидели, глядя друг на друга. И что бы кто ни думал по этому поводу, угрызения совести их не мучили.
— Мне пора. Я приду к тебе послезавтра. Можно?
— А завтра нельзя?
— Нельзя, но я постараюсь. Можно тебе позвонить?
— Запиши номер.
Он позвонил через пять минут после ухода, по дороге домой. Сказал просто:
— Я тебя люблю.
А Верка ничего не сказала. Она плакала. От счастья.
А дальше было еще много чего. Все эти вещи, банальные до безобразия, в каждой семье происходят по-разному. Но закономерности проследить можно. Одна семейная пара была счастлива во всех отношениях — с точки зрения и окружающих, и одной из половин. Пока вторая половина, уходя утром на работу, не сказала:
— Возьми бумагу там, на столике. Это тебе.
И закрыла за собой дверь. А на столике лежало приглашение в суд на развод. Так поступают те, кто хочет сберечь нервы по максимуму в данной нервомотательной ситуации. Тихушники. Держатся до последнего. Остальных ожидает удел скандалистов. Причем чем продолжительнее, яростнее период скандалов, тем больше шансов, что дело кончится ничем. Поругаются и перестанут. Все логично, раз ругаются — значит, есть за что. И большинству действительно есть. А Саше было не за что. Вдобавок он терпеть не мог ругаться. С Мариной жил мирно и, надо сказать, неплохо. Удобно. Она была комфортабельной женой для человека, которому в принципе надо, чтобы его поменьше трогали и не мешали реализовывать свои интересы, не имеющие отношения к интересам семьи. Он был сыт, обстиран, отглажен, даже сейчас. А жизнь до этого заменял ему экран компьютера. Он мог сидеть за ним круглосуточно, не выходя из дома. Что всех и устраивало, особенно Марину. Была она неглупой и всегда понимала, что села не в свои сани. По изумленным лицам подруг, смотревших на ее мужа с чисто женским интересом, когда она его с ними знакомила, по сочувствующим взглядам прохожих в его сторону, когда они шли куда-то вместе, даже по лицам акушерок, когда выписывалась из роддома. На всех было написано одно и тоже: «Ну надо же!» А тем не менее за эту мужскую стать и симпатичную внешность ей же и приходилось расплачиваться. В буквальном смысле. Она работала, заводила связи, нужные на данный момент, и на всякий случай те, которые вдруг потом пригодятся. Строила свой дом и свою жизнь. Ребенка завела. С трудностями превеликими, не просто так. И сейчас несладко. Но ничего. Не век же это будет продолжаться. Старалась как могла. Иногда, конечно, хотелось заорать, затопать ногами. И она орала и топала. Но редко, надо отдать ей должное.
Пока же он шел к дому, думая о Верке. Планов никаких не строил, переживая недавние события. Он чувствовал себя так, как если бы ему вкололи наркотик, и в роли героина выступала Верка. С одной стороны, он приобрел зависимость, и организм был отравлен, с другой — его переполняло счастье, ворованное, но уже свое. И он к нему постепенно привыкал.
