— Полмиллиона долларов — это очень большая сумма, — медленно прогойЬрила Синтия. Она вспотела в своем платье от Джефри Бина.
— Верно. Мы с Хэнком жили скромно и тратили мало. Я невероятно богата, а нужна мне по существу только тихая комната, где я могла бы каждый день спокойно работать.
— Интеллектуалка с кучей денег! Опасное сочетание.
Мэрион улыбнулась.
— Да, вы правы.
— Честно говоря, я не понимаю, на что он вам сдался. Я всегда вами восхищалась — какая вы умная, с докторской степенью, пишете статьи, нашли себе такого мужа, как Хэнк Хендерсон, развелись с Клэем на таких выгодных условиях — добились всего, чего хотели…
— А сейчас вам, бедняжке, придется расстаться с иллюзиями и столкнуться с гнусной действительностью! Перед вами Мэрион Хендерсон, одетая в черное платье, — оплакивает своего последнего мужа и пытается выкупить первого. Оказывается, она совсем не героиня, не легендарная личность вроде герцогини Виндзорской, Марии Каллас или Лилли Лэнгтри. Так вот, могу вас просветить. Все эти знаменитые любовницы так же мучились страхом и одиночеством, как я. Единственное мое преимущество в том, что мне не нужно распространять о себе легенды. Я могу пить, запершись в своей комнате, и дрожать при одной мысли, что надо выйти за ворота. Могу разнюниться в разговоре с вами, и никому до меня нет дела.
— Пятьсот тысяч — это недостаточно, — вырвалось у Синтии. Вырвалось как-то само собой. Что это — отказ вести переговоры? Или наоборот — желание поторговаться? В конце концов, Синтия из породы лавочников. Так что это вполне логично.
— А сколько нужно? — спросила Мэрион деловым тоном.
— Миллион.
— Невозможно. Вы столько не стоите.
— Вы же покупаете не меня, а Клэя.
— Но деньги-то получите вы! Миллион — за то, что вы вышли за него по расчету, а потом ободрали как липку? Вы же его погубили. Семьсот пятьдесят тысяч — это предел.
Каждая жилка в теле Синтии кричала: прекрасно, забирай его и отсчитывай денежки! Но произнести это вслух она не могла. Другая, более осмотрительная ее половина подсказывала: потяни время, поразмысли, обдумай все как следует, прикинь, чем рискуешь, какие могут быть последствия. Такие деньги! И почти что у нее в руках!..
— Я не могу согласиться так сразу. Надо подумать.
— Почему?
— Не знаю. А вдруг тут какой-то подвох? Даром ничего не дается. Дайте мне время. Я должна понять, чем это может для меня обернуться. — Она уже думала о Бет, о том, что скажет дочь.
— По-вашему, я способна на подвох? Хочу вам зла? Послушайте, вы мне очень симпатичны. Но я одинока и уже немолода, а вы в расцвете сил и красоты. С такими деньгами вы сможете жить лучше, чем когда бы то ни было. И будете свободны. Ведь именно этого вы хотели? Я могу дать вам свободу. И гораздо больше власти, чем раньше.
Мэрион говорила взволнованно и искренне. Ее возмущало, что Синтия еще колеблется, сомневается в ее честности.
— Весь Велфорд будет знать, что вы от меня откупились. — Синтия торопилась выдвинуть первые приходящие на ум возражения — и умалчивала о самом главном: она предвидела насмешливую, понимающую улыбку Бет, способную отравить все удовольствие от этих семисот пятидесяти тысяч. И в глубине души Синтия понимала и разделяла реакцию дочери.
— Ас какой стати вам возвращаться в Велфорд? — удивилась Мэрион. — Если вы разумно вложите свой капитал, то на десять-двенадцать процентов годовых сможете жить в любой точке земного шара.
— Я не хочу жить в другом месте.
— Вы могли бы вернуть Эла Джадсона. Как только он почует деньги, он бегом прибежит и сделает вам предложение.
— Значит, вы и о нем знаете.
— Я почти все про вас знаю.
— Я должна подумать.
— Подумать? О чем тут думать? — Мэрион взъерошила руками волосы, даже не пытаясь скрыть раздражение. — Чековая книжка у меня с собой. Я могу выписать чек на двадцать тысяч сразу же.
— Мне нужно посоветоваться с дочерьми.
— Они-то при чем? — Она нервно стряхнула пепел с сигареты, но намеренно смотрела Синтии прямо в глаза. Намеренно не отводила взгляд.
Неужели он ей рассказал? Неужели этот инфантильный толстый обжора признался своей бывшей женушке, что натворил?
— Ваши дочери могли бы поступить в любой университет по своему выбору. Стать врачами, нейрохирургами, кем угодно — с деньгами, которые я предлагаю, — вкрадчиво сказала Мэрион.
— Послушайте, мне пора. Я должна быть вечером в Велфорде. Дайте мне время.
— Я хочу знать сейчас. — Мэрион ударила кулаком по столу. Обе вздрогнули.
Когда Синтия поднялась, со стола упала вилка. Она стояла, глядя на Мэрион, чувствуя себя неуместно высокой, чересчур громоздкой и неповоротливой, особенно в сравнении с этой неказистой, но проворной зверюшкой, сумевшей ее перехитрить.
— До свиданья. Я завтра позвоню.
— Завтра вы мне дадите ответ?
— Не знаю. Может быть, придется подождать. Я должна проконсультироваться с юристом. Но постараюсь не тянуть.
Она вышла из ресторана. И опять мужчины провожали ее взглядами, оторвавшись от салатов и омлетов. Но на этот раз после нее осталось какое-то неприятное ощущение: запах пота, запах страха.
Расставшись с Мэрион, она отправилась прямо домой, переоделась в джинсы и толстый свитер и сложила в сумку все, что нужно на один-два дня. Потом собрала письма, которые они с Клэем писали друг другу минувшим летом, и бросила их туда же. Их было десять; сама не зная почему, она дорожила этими письмами и не хотела бы, чтобы они пропали.
Бет в квартире не было. Неужели послушалась и уже едет поездом в Велфорд? Это самое главное. Важнее, чем Мэрион и ее деньги.
Как всегда, она с удовольствием села за руль большой, просторной машины Клэя. На Северном шоссе движения почти не было. Она открыла люк в крыше, и легкий весенний ветер взъерошил ей волосы. В воздухе висел густой запах распустившихся почек, молодой зелени. Везде кругом начиналась новая жизнь, зарождались новые судьбы. В лесу появились крольчата и лисята, гусеницы вот-вот превратятся в бабочек, в старых гнездах новые птицы выводят потомство. А Бет ждет ее в Велфорде. Надо надеяться, что ждет.
В Риверхед она приехала в пять часов — рановато, к разговору с Бет она еще не готова. Мэрион и ее предложение по-прежнему не выходили у нее из головы.
Тогда она свернула направо, на дорогу номер двадцать четыре, и поехала к южной развилке на океанском побережье Лонг-Айленда. Простор и покой океана должны были помочь ей собраться, обрести внутреннее равновесие. Она вовсе не чувствовала себя всевластной, матриархальной женщиной, какой, по словам Мэрион, видит американок весь мир; до этого ей было далеко. Потому что она сознавала, что, несмотря на все приступы ярости и безрассудные поступки, несмотря на все атрибуты состоятельной женщины — пышные волосы с высветленными по моде прядями, элегантные темные очки, золотые цепочки на шее и золото в ушах, — она, Синтия Эдвардс, урожденная Мур, еще ни разу в жизни не принимала по-настоящему важного решения.
