Я никогда не говорила ему прямо, для чего была сделана операция, но он провел последние четыре недели, наблюдая за моим выздоровлением. Зная Данте, он, вероятно, догадывался, от каких болезней я страдала.
Я заставила себя проглотить хныканье, поднявшееся в горле от слабости.
Словно прочитав мои мысли, он согнул ноги, опускаясь ближе к моему лицу.
— Иногда в слезах больше силы, чем в строгости.
Я слабо рассмеялась.
— Откуда ты всегда знаешь, что сказать? Для этого есть какие-то курсы?
Его губы дернулись.
— Это мое врожденное обаяние. Но дело еще и в этом. Из чего бы мы с тобой ни были сделаны, это одно и то же. Со мной ты не обязана быть хорошей, правильной или истинной в любом смысле, но особенно в общепринятом. Со мной ты можешь быть самой плохой, потому что, Елена, именно противоречивость твоей души опьяняет меня.
Как могла женщина устоять перед такой суровой и блестящей честностью мужчины? Он предлагал мне свою искренность, как драгоценность, бесценное сокровище, которое я хотела запрятать внутри себя навсегда.
Неважно, что он говорил, мы не были тем, что должно было продлиться долго. Мы слишком противоположны, слишком по-разному устроены. Это не что иное, как животное влечение, то, что я испытывала впервые в жизни, то, чему я больше не хотела сопротивляться.
Но я могла учиться у людей, которых уважала, и я поняла, что уважала его. Его откровенность и преданность, полное отсутствие страха перед чем-либо эмоциональным или физическим. Он принимал хаос жизни с головой и смеялся, когда делал это.
Я надеялась, что что бы ни случилось, я смогу почерпнуть немного этого, прежде чем наше время закончится.
— Разве ты не собираешься спросить о моем срыве? — спросила я, моя ненависть к себе снова пробилась наружу.
Он нахмурился, затем вздохнул, развернул меня к себе одной рукой, а другой потянулся за шампунем.
— Нет. Если ты хочешь поделиться, то можешь. Но я думаю, у меня есть несколько идей. Один только выброс адреналина оправдывает это. Я просто счастлив, что разделил это с тобой. Возможность быть рядом с тобой это привилегия, которую, как мне кажется, ты не многим можешь себе позволить.
Когда его сильные пальцы начали разминать мою кожу головы, его цитрусовый аромат усилился от средства, которое он наносил на мои волосы, я застонала.
— Это так приятно.
— Есть много вещей, которые я могу и буду заставлять тебя чувствовать, — мрачно пообещал он. — Теперь, когда ты моя, я не отпущу тебя, пока не насыщусь, и у меня такое чувство, что это займет очень много времени.
Я закрыла глаза, когда он притянул меня обратно к своему телу, растущая выпуклость его члена уперлась в мои ягодицы. Когда он откинул мою голову назад на плечо, чтобы вода унесла грязь, и одна из его мозолистых рук провела по моему обнаженному телу, я дала себе разрешение снова отдаться ощущениям.
Потому что я знала, даже если Данте не знал, что никакой огонь не пылает вечно, а такой жаркий, как пламя, между нами, сгорит раньше, чем мы успеем это понять.
Поэтому я наслаждалась этим — удовольствием, храбростью, открытиями — пока могла.
И надеялась, что после всего я не буду испытывать горечь, как после того, как Дэниел оставил меня. Я изменюсь к лучшему, позволив Данте прорваться сквозь стены, за которые раньше никого не пускала.
Глава 24
Елена
Я почти предполагала, что Данте попытается удержать меня от работы на следующее утро, потому что это то, что мог сделать Дэниел и даже Симус.
Но он не удержал.
Когда я проснулась в своей кровати одна, потому что настояла на этом после душа с Данте, нуждаясь в пространстве, чтобы укрепить стены вокруг сердца, я приготовилась сражаться с ним по поводу моей потребности работать, несмотря на хаос предыдущего дня. Я была сосредоточена на этом, исключая все остальное, когда принимала душ и готовилась к этому дню, используя свой арсенал косметики Шанель.
Было легче сосредоточиться на возможной схватке, чем признать, как сильно изменились наши отношения прошлой ночью.
Монументальным образом изменилась я.
Я вошла в гостиную в своей любимой классической черной юбке-карандаш с высокой талией от Дольче & Габбана и слегка прозрачной белой шелковой блузке, волосы были убраны назад в искусно уложенный пучок, на ногах пятнадцати сантиметровые туфли Валентино. Я носила свой ухоженный профессионализм, как рыцари носят свои доспехи, готовая к битве со всем, что может встретиться мне в течение дня.
И я была готова сражаться с Данте за свое право ходить на работу.
— Я иду в офис сегодня утром, — решительно заявила я, держа сумочку от Прада перед собой как щит.
Данте сидел за столиком во внутреннем дворике через открытые французские двери, хотя был почти ноябрь и дул ледяной ветер, одетый в черный кашемировый свитер поверх белой рубашки на пуговицах. Он выглядел квинтэссенцией европейского стиля, с газетой на итальянском языке в одной руке и чашкой эспрессо в другой.
Он посмотрел на меня, слегка приподняв брови, и медленно наклонил голову, обращаясь ко мне, как к младенцу.
— Да, хорошо. Сегодня будний день.
Я моргнула.
— Ну, да. Значит, мне нужно работать.
Он моргнул в ответ, наклонил голову, сузив глаза, оценивая меня.
— Да, обычно так и происходит.
Я отрывисто кивнула, сбитая с толку его легким согласием.
— Хорошо, тогда я ухожу.
— Buona giornata [123], — мягко произнес он, возвращаясь к газете.
Я моргнула, глядя на его затылок, борясь с чувством, пробивающимся сквозь клетку ребер.
Мне потребовалось мгновение, чтобы определить это, чувство пока я шла к лифту.
Разочарование.
Я ожидала, что он будет спорить со мной по этому поводу, чтобы я нашла в нем чувство желания, обвинила его в женоненавистничестве, каким могут быть многие итальянские мужчины, желающие держать меня в доме под своим началом и полагающие, что я приму это только потому, что у нас был половой акт.
Но еще более слабый голос в глубине моей запертой души шептал, что я хочу, чтобы он боролся со мной из-за этого, потому что это покажет, что ему не все равно.
Я сражалась с противоречивыми ощущениями, пока заходила в лифт и ехала вниз, на парковку, где Адриано обычно ждал, чтобы отвезти меня на работу.
Увидев его в черном Бимере, я почувствовала легкое удовлетворение и улыбнулась ему, садясь на заднее сиденье.
— Доброе утро, Адди.
— Привет, — хмыкнул он, завершая наш утренний ритуал. Он не был самым многословным человеком. Затем, выезжая с парковки, он нашел мой взгляд в зеркале заднего вида и добавил: — Рад, что ты в порядке после вчерашнего.
Тепло пронеслось сквозь меня, как летний ветерок.
— Спасибо, я тоже.
— Вела себя как настоящая донна, — сказал он мне с восхищением в своем хрипловатом голосе. — Заставила нас гордиться.
Донна как королева в шахматной партии или королева на игральной карте.
Донна [124] как женщина-босс.
Бруно называл меня так несколько раз и Фрэнки. До тех пор я не замечала, какой это комплимент и как много он значит, исходя от таких мужчин.
Я наклонилась вперед, чтобы похлопать его по здоровому плечу.
— Вы, ребята, мне нравитесь.
Может, это выдавание желаемого за действительное, но мне показалось, что я увидела слабый румянец на его глубоких оливково-коричневых щеках.
Когда мы подъехали к зданию моего офиса, я приготовилась выйти из машины на обочине, но Адриано не остановился, как обычно делал. Вместо этого он остановился рядом с оранжевыми дорожными ограждениями и знаком, который объявлял оцепленную территорию зоной строительства.
Он опустил окно и крикнул проходящему мимо мужчине.
