прежде чем успевает ответить, отвлекается на телефон.
– Кхе-кхе, да, мам? У вас что-то случилось? Ах, заехать… К нам? Вы серьезно? А… Мальчиков привезти? Да я и сам вот как раз собираюсь. Что? Да нет, конечно. Почему сразу – не хотим? Приезжайте. И отец? Кхм… Ладно. Мне как раз нужно кое-что с ним обсудить.
– Если тебя интересуют подробности моей болезни, проще спросить у меня напрямую.
– Удивительная покладистость, учитывая то, что ты скрывала от меня правду почти два месяца.
– Ты не давал мне повода думать, что для тебя это важно.
Фед резко поднимает взгляд. Проходится по моему лицу и будто бы весь сжимается.
– Эй… ну ты чего?
– Я знаю, что ты хочешь услышать. Но я не могу… Я не разобрался…
– Что чувствуешь? Это ничего. Прошло немного времени. Неудивительно, что ты сбит с толку. – Я останавливаюсь рядом с ним и утыкаюсь носом ему в подмышку.
– Ты не понимаешь.
– Чего?
– Всего! Ужаса моего положения, – он смеется мне в волосы, но его смех совсем не веселый, а в ответе так мало смысла, и в то же время так много… что у меня перехватывает дыхание. Поддавшись острому приступу трусости, я даже не уточняю, что Фед имеет в виду. И лишь тесней к нему прижимаюсь. – Как это случилось?
– Очень внезапно. Я почувствовала себя плохо. Поначалу списала все на токсикоз…
Он от души матерится.
– Ты в тот момент была еще и беременна? – Фед обхватывает меня за плечи и, отстранив, заглядывает в глаза. И столько в его взгляде участия, столько… не жалости, нет, чего-то другого, что напрочь лишает меня возможности отмахнуться или отделаться полуправдой. Пожалуй, я ни с кем после того, что со мной случилось, не откровенничала вот так. Разве что в своих разговорах с покойным папой, когда душевная боль становилась совсем уж невыносимой.
– Ужасно, правда?
– Да не то слово. – Изменения в настроении Федора я улавливаю, как летучая мышь – ультразвук. Куда нас качнет в этот раз? В какую крайность?
– Эй, ты чего?
Вместо того чтобы ответить, Фед отстраняется и отходит к окну. Его руки сжимаются и разжимаются, будто он едва сдерживается, чтобы не дать кому-нибудь в морду, а на квадратных скулах вздуваются желваки.
– Что ж за уроды тебя окружают? Как ты вообще жила? – рявкает, очевидно, решив, что в достаточной мере взял себя в руки.
– Господи… Так ты из-за этого взбесился? – искренне удивляюсь я, прислушиваясь к какому-то совершенно незнакомому ощущению, заворочавшемуся внутри.
– А что тебя удивляет? Я даже не знаю, с кем тебе повезло меньше…
– И кто же в твоем топе? – нежность подпирает горло, колет во рту. Мне не хочется больше это обсуждать, лишь обнять его…
– Твоя мать и тот мудак, который чуть не стал твоим муженьком. Вот так компания! Цирк уродов!
– Ну, не каждый готов рискнуть своим здоровьем и будущим, – завожу привычную песню. Ну, а что? Я пытаюсь принять ситуацию такой, как она есть.
– Я в своей жизни не слышал большего бреда! Твоя мать – гребаная кукушка. А твой хахаль…
– Мудак, – смеюсь я сквозь слезы. – Ты уже говорил.
– Хуже! И если ты станешь его защищать, как какая-то блаженная дура…
– Я не стану.
– Вот и хорошо! Я бы… – Фед отстраняется, ведет растерянно рукой по голове, – никогда в жизни так не поступил с любимой женщиной. Если бы что-то случилось с Лизой, я бы был с ней до конца.
– Я знаю, – знаю и, может быть, именно поэтому так его люблю. – Но он – не ты.
А я – не Лиза… И, кстати, учитывая ситуацию, может быть, даже лучше, что у нас так… без любви. У него. А впрочем, кого я обманываю?
– Дина…
– Да?
– Я, кажется, опять не так выразился. В смысле… если что-то с тобой случится, я буду рядом. Ты можешь на меня положиться. Понимаешь?
Понимаю. Да… Но понимает ли он, что я не захочу жертвы? Если бы он любил меня – другое дело. Но так, исключительно из чувства долга… Нет, спасибо.
– Спасибо.
– Мне очень хорошо с тобой. Ты не представляешь, как много стала для меня значить. Вчерашняя ночь… Если бы не ты, я не знаю, как бы это все переживал.
– Что именно?
– Да так… Воспоминания. Накатило. Не бери в голову…
– Ладно.
– Я понимаю, что со мной, наверное, сложно. И иногда кажется, будто я недостаточно ценю, что у нас есть… Так вот, это не так. Просто мне нужно со всем разобраться, понимаешь?
– Понимаю. И Фед…
– Да?
– Я тоже всегда рядом. Если ты хочешь поговорить или…
– Я знаю. – Мне кажется, его голубые глаза влажнеют. Но, конечно, он берет себя в руки, не проронив ни слезы. Я подхожу ближе и снова прячусь в его руках. Может, он все еще любит Лизу, но то, что его тянет ко мне – бесспорно. Господи, дай мне сил.
– Ты не сказала, когда?
– Когда, что? – удивляюсь.
– Когда тебе сделали операцию?
– Десятого октября. – Я трусь носом о его скулу. – А какая разница? – Руки Феда у меня на спине сжимаются. Я словно в тисках. – Эй, Федь… Ты делаешь мне больно.
– Прости! – отшатывается, ловит мой взгляд и дрожащей рукой проходится по моей щеке. – Я не хотел.
Я киваю и отвлекаюсь на телефон.
– Охрана. Наверное, родители с детьми приехали. Да? – переключаюсь на разговор с охранником, которого забыла предупредить о визите гостей. Впрочем, Фед не дает мне сосредоточиться. Он обнимает меня со спины и целует в шею, в макушку, проходится руками по телу…
– Эй, мы не можем сейчас… Там твои родители.
– Да. Мы не можем, – кивает он и смотрит, смотрит, как будто в первый раз видит. И заправляет за ухо пряди. Отросшие в прошедшие несколько месяцев даже больше, чем за весь последний год.
Федор
Последние сутки выдаются просто ужасными. Мне бы побыть наедине с мыслями.
