class="p1">- Слушай, Дворжецкий, хватит, а? Пойдем, поговорим как мужчина с мужчиной. Ее не впутывай. – Егор встает.
- Не очень понимаю, о чем нам говорить, но пойдем.
- Никто никуда не пойдет! – твердо говорю я.
Они застывают, не ожидая от меня такой смелости.
- Сядьте оба. Сначала надо поесть. Потом будете разговаривать. При мне!
- Дорогая, такие разговоры, обычно, не для женских ушей.
- Я вам не дорогая! И хочу знать…
- Ошибаешься, ты мне очень дорога, правда. Поэтому я и хочу поговорить с твоим Егором. Спокойно поговорить.
- После ужина.
- Мне только кофе. Я буду в кабинете.
Дворжецкий ждет, пока я приготовлю ему его любимый американо с холодным молоком. Берет чашку и выходит.
А я почему-то стесняюсь смотреть на Егора. Стою, прижавшись животом к столешнице кухонного гарнитура.
Егор подходит сзади. Обнимает.
- Люблю тебя.
Молчу. Не могу ничего ответить. Все так… хрупко! Не знаю, о чем хочет говорить Дворжецкий, и вообще…
- У вас ведь с ним ничего нет, да? Он просто… твой начальник?
- Он просто хороший друг моей мамы, и был в нее влюблен. А еще… оказывается он брат жены моего родного отца.
- Ничего себе…
- Да уж.
- Пойдем, ты на самом деле голодна, тебе нужно поесть и идти спать. Все разговоры утром. Утро, что?
- Что?
- Утро вечера мудренее.
Если бы это всегда работало! Потому что утром мне хочется разорвать Егора на сотню маленьких вратарей! Даже не вратарей! Вратарских перчаток!
Есть одно очень правильное правило. Да, я знаю, что это тавтология и так говорить нельзя, но именно так мне хочется сказать.
В чем заключается правило? Все просто. Не подслушивайте, не подглядывайте, и не читайте чужие письма и сообщения. Если не хотите узнать что-то очень неприятное.
Мама учила меня этому с самого детства! Когда я приходила к ней плакаться, что девчонки что-то там про меня сказали. Мама всегда говорила – если подружки обсуждают кого-то с тобой, то так же за твоей спиной могут обсуждать тебя. Не готова к сплетням? Не сплетничай! Не хочешь узнать неприятные вещи о себе? Не подслушивай.
И не читай чужой мессенджер.
Я и не хотела читать. Просто мы пошли утром гулять с детьми. Они так обрадовались, что папа приехал! И Матвей… Матвей как-то так сразу к нему побежал и…и забылась та обида, которая была в Москве. Они начали болтать о футболе, о матчах. И Ярослава с ними. Потом Егор взял мяч, и они пошли бегать по берегу, Стена отдал мне телефон, чтобы он ему не мешал.
Я посмотрела на экран чисто машинально. А там высветилось…
«Ты уже уломал свою Витаминку на свадьбу? Нам очень нужно, чтобы ты на ней женился, Егор! Не упусти мяч!»
И все…
Мне захотелось выбросить телефон в море, словно это была какая-то гадкая, противная склизкая медуза.
Зачем я посмотрела на экран? Зачем?
Лучше мне было ничего не знать.
Вышла бы замуж, была бы счастлива. Ну и что, что ему почему-то там нужно на мне жениться?
Интересно, почему?
Для имиджа, что ли? Чтобы отогнать от него всех чудо-уток? Чтобы вопросы со Снежаной закрыть окончательно?
Почему?
Почему на мне нельзя просто жениться, потому что я достойна и любима?
Егор и дети бегают по берегу, кричат, довольные, счастливые. А я сижу на теплом пледе, подобрав под себя ноги и чувствую, как по щекам бегут слезы.
Может, на мне проклятье какое-то? Венец безбрачия? Может, поэтому мне не везет? И маме не везло? А вдруг это и Ярославе передастся? И она тоже будет одна, несчастная в любви?
- Виталина… можно я с тобой посижу?
Отец подошел так бесшумно, или просто у меня в ушах гул от слез?
- Ты плачешь?
- Нет, просто ветер.
Вспоминаю встречу в парке, когда Егор застукал меня с Матвеем.
«Моя мама никогда не плачет! Она не женщина, она Витаминка»…
Если бы мне тогда удалось сбежать? Что было бы с нами?
Смогла бы я сохранить секрет? И стоило ли это делать?
Стоило ли вообще столько лет бежать от своих чувств?
Перед глазами снова то сообщение, которое я прочитала в телефоне у Стены.
«Ты уже уломал свою Витаминку на свадьбу? Не упусти мяч!»
Я просто гол, который нельзя пропустить? Тот самый последний мяч в серии послематчевых пенальти?
- Виталина, дочка…
Внезапно очень, очень хочется быть чьей-то дочкой! Хоть чьей-то! Пусть даже мужчины, которые не стоил моей мамы, не стоит меня! Но!
Поворачиваюсь и утыкаются ему в грудь.
- Ну, ну, девочка моя…
Хочу кричать, что я не его девочка! Что я только мамина! Но теперь разве есть в этом смысл?
- Поплачь, малышка. Поплачь. Знаешь, твоя мама не любила плакать. Считала, что это слабость. Непростительная. И всегда говорила, что это ветер.
Точно! Я помню. У меня это от мамы. Нет слез. Соринка в глаз попала, или ветер, или… лук злой.
- Она рыдала только на сцене. По-настоящему плакала. Я же ходил на ее спектакли несколько раз! Ах, как она играла Чеховскую Машу! Да, пусть театр небольшой, постановка слабая, но… А Лику, Арбузова? Ты только не бойся быть счастливым, мой бедный Марат…
Я забыла, как дышать. Он помнил! Помнил мамины любимые роли! Она столько рассказывал именно об этих спектаклях!
- На сцене она плакала. А я ей говорил, что пока я с ней она может реветь сколько угодно. Она смеялась, говорила, что не будет. А мне… мне так хотелось, чтобы она заплакала хоть раз! Знаешь, я ведь когда уезжал, был уверен, что она меня не любит! Что ей все равно. Ну, был обеспеченный любовник – и нет. Будет другой. Злился. Дико злился! Хотелось… схватить ее, встряхнуть! Сказать – ну, давай же, поплачь! Поплачь и я останусь с тобой.
Чёрт, как он может так врать?
Я резко отстраняюсь, отпихиваю его.
- Вы бы не остались! Не остались! Не смейте так говорить! Вы… не смейте делать маму виноватой! Она… она думала только о вас! И ждала вас!
- Прости меня, Виталина, прости…Я был молодым идиотом. Я правда думал, что ей все равно… Женился, уехал. Она мне еще на прощание открытку прислала. «Совет да любовь». А мне выть хотелось. Главное, если бы жена была дурная, может легче было бы. Но… Моя Элла хорошая.
