от знакомого жжения.
Доминик был не единственным, кто не мог обрести покой сегодня вечером.
ГЛАВА 36
Я проснулся с адским похмельем.
Отбойные молотки ударили по внутренней части моего черепа с грохотом костей, и мой рот заполнился ватой. Луч солнечного света проник в щель между шторами и чуть не убил меня.
Я со стоном прижала руку к глазам. Никакого мне больше алкоголя. Мне нравился хороший Макаллан, но в тот момент мысль о том, чтобы выпить еще каплю виски, заставила мой желудок сжаться.
Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? Обычно я хорошо контролировал себя, когда дело доходило до выпивки. Люди делали всякую глупость, когда были пьяны, и я поставил перед собой задачу делать как можно меньше глупостей.
Трудно было думать о шуме стройки, разрывающем мою голову, но кусочки прошлого вечера медленно просачивались сквозь хаос.
Алессандра. Свидание. Выпивка. Роман. Еще выпивка.
Мой желудок снова свело, как при напоминании о свидании с Алессандрой, так и при воспоминании о дерьмовом дайв-баре, в котором я напился. Неудивительно, что я чувствовал себя ослом. Ничто не унижало человека больше, чем дешевый алкоголь и неверные решения.
— Держи, — смеющийся голос вывел меня из моих страданий. — Это заставит тебя почувствовать себя лучше.
Я поднял голову, и еще один отбойный молоток ударил за это движению.
Алессандра стояла на другом конце дивана, красивая и свежая в желтом сарафане. Влажные каштановые волны коснулись ее плеч, а пьянящие ароматы ее духов и шампуня заполнили мои ноздри.
Я выглядел полным дерьмом, а она выглядела так, словно вышла из сказки.
Просто фантастически. Это было не то, что я имел в виду, когда прошлой ночью принял глупое, пьяное решение ждать возле ее квартиры, как отчаянный подонок. К черту Романа за то, что он меня не остановил; ему позвонили с работы (о чем он отказался рассказать) и оставил меня на произвол судьбы.
— Если ты увидишь, что я снова подхожу к виски на расстояние пяти футов, не стесняйтесь дать мне пощечину, — я заставил себя сесть, чтобы взять предложенную воду и pastéis (прим. пирожок). Алессандра познакомила меня с жареной выпечкой во время нашей первой поездки в Бразилию, и с тех пор я стал ее фанатом. — Тот, кто изобрел дерьмовые напитки, заслуживает расстрела.
Ее глаза блестели весельем.
— Я никогда не видела тебя с таким похмельем или растрепанным. Мне следует сфотографироваться. Иначе мне никто не поверит.
— Забавно. Поделись, почему бы тебе не сделать это? — Я поднес воду к губам, но был настолько дезориентирован, что пролил немного воды на рубашку. Я произнес красочное проклятие.
Все тело Алессандры дрожало.
— Бесценно, — выдохнула она во время приступов смеха. Она подняла телефон и сделала снимок, ее щеки сморщились в широкой улыбке.
— Клянусь Богом, А́ле, если я увижу эту фотографию в Интернете, я выложу ту, где ты спишь с открытым ртом в поезде, — пригрозил я, но неохотный намек на веселье дернулся у меня на губах. Трудно было оставаться расстроенным, когда она улыбалась, даже если это было за мой счет.
— Возможно, это того стоит, — она вытерла уголки глаз, ее хихиканье сгладило последние остатки моего раздражения.
— Ты выглядишь счастливой, — сказал я. — Я не помню, когда в последний раз делал тебя такой счастливой.
Может быть, это было временное счастье, но все равно это было счастье. Я заставил ее плакать настолько, что вид ее смеха стоил синяков моему эго.
Юмор Алессандры исчез, растворившись в напряжении, которое внезапно и наэлектризованно вспыхнуло вокруг нас.
— Думаю, это было частью проблемы, — ее грустная улыбка просочилась в трещины моего сердца. — Не было четкой границы между тем, что было до и после нашего брака. Где-то по пути грань между счастьем и обидой стиралась, и вот мы здесь.
Комок застрял у меня в горле.
— И вот мы здесь.
Мне хотелось бы, чтобы нам не пришлось идти по этой дороге, но часть меня была рада, что мы это сделали. Как бы меня ни уничтожил уход Алессандры, я предпочел бы страдать из-за нашей разлуки, чем позволить ей жить в молчаливом страдании всю оставшуюся жизнь. Наш развод стал для меня шоком, в котором я отчаянно нуждался, чтобы вытащить голову из задницы и осознать, что действительно важно в моей жизни.
Я отложил еду и встал. Нервы замедлили мой темп, но вскоре я оказался перед ней, грудь у меня сжималась, а во рту пересохло. Отбойные молотки в моей голове отступили под охватившую меня боль. Забудьте о похмелье; ничто не ранило больше, чем осознание того, что я причинил ей боль. Это было знание, с которым мне придется жить всю оставшуюся жизнь, но я надеялся, что наше будущее сможет преодолеть ошибки нашего прошлого.
— Помнишь ночь, когда мы закончили уборку после лопнувшей трубы? Мы заказали еду на вынос, а ты спросила, где я должен был быть, вместо того, чтобы быть в магазине.
Алессандра кивнула с настороженным выражением лица.
— Я говорил тебе, что больше нигде мне не хотелось бы находиться, и я не шутил, — сказал я. По натуре я не был любителем делиться. В детстве я держал свои проблемы при себе, потому что больше никому не было до них дела, и я запер свои эмоции в коробку, потому что каждая частичка уязвимости была слабостью, которой могли воспользоваться другие люди. Но последние несколько месяцев медленно, но верно разрушали замок, пока он не развалился на куски у ее ног.
Больше не нужно прятаться. Больше никаких побегов. Либо сейчас, либо никогда.
— Я мог бы сказать, что ты мне не поверила, потому что большую часть десятилетия я провел, живя вне своего офиса, но я не был там все время, потому что мне это нравилось. Я был там, потому что боялся, что, если я уйду, все рухнет, — признание проскользнуло сквозь грохот моего пульса. Это была правда, с которой я слишком долго избегал сталкиваться. Я думал, что деньги и власть могут стереть мою неуверенность в себе, но, хотя они и решили мои старые проблемы, они также породили новые. — Все, ради чего я работал, все, чего достиг. Я посмотрел в окно на город, который, по словам людей, завоевал,
