Макс снова лег на бок и всмотрелся в меня. Я покраснела и разволновалась. Это не был рассказ о Софии. Макс вспоминал о том, как мы с ним впервые за нимались любовью, и это возбуждало меня сильнее его прикосновений.
– О, Макс, – прошептала я, чувствуя, что внутри у меня начинает бушевать пламя.
Теперь его руки обвились вокруг меня, он прижал меня к себе очень крепко, а я целовала его снова и снова.
– Разве ты не говорила, что плохо разбираешься в подобных вещах? – пробормотал он, чуть покусывая мои губы.
– Я толковая ученица, – выдохнула я, чувствуя, как его рука ласкает меня.
– Очень толковая, – подтвердил он, целуя мою шею и прикрытые веки, – а почему ты плачешь?
– Сама не знаю. Макс, я еще никогда не чувствовала себя так, как сейчас.
– Я тоже. Наверное, это еще из-за того, что мы сегодня пережили.
– Да, но ты напрасно скромничаешь. Ты очень хороший рассказчик.
Он рассмеялся и взглянул на меня.
– Правда? Тебе понравилось? Я старался. – Я видела. И ты бесстыдник. Я первый раз слышала такое.
– Но я же говорил только правду. Конечно, я сомневаюсь, что у Найджела так же развито воображение...
– Макс, я не позволю тебе до конца наших дней поминать Найджела каждый раз, когда тебе захочется похвастаться своими физическими достоинствами.
Он рассмеялся.
– Не позволишь? Жаль. Я бы хотел когда-нибудь взглянуть на беднягу Найджела. Я очень хорошо его себе представляю.
– Боюсь, ты будешь разочарован. Он красив и хорошо сложен.
– Да, но зато только я знаю, что ты можешь вздыхать с удовлетворением. Послушай, дорогая, мы, по-моему, не только открыли бутылку шампанского, но и выплеснули все ее содержимое. Я должен написать моему приятелю, ему будет очень интересно.
– Ты ужасный нахал, Макс Лейтон, сказала я, смеясь.
– Я знаю, – он снова привлек меня к себе и обнял, – давай немного поспим.
Мы поздно проснулись на следующее утро, и, открыв глаза, я увидела, что солнце уже высоко в небе. В доме было очень тихо. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но потом я все вспомнила. Макс лежал рядом со мной, и Дэниел сегодня вновь обретет отца.
Макс вздохнул.
– Господи, который час?
– Одиннадцатый, – ответила я, зевая и глядя на часы.
Макс мигом вскочил на ноги.
– Хватит валяться, женщина. У нас уйма дел!
Заметив у него в глазах волнение, я сказала:
– Дай только проснуться, ладно?
– Прости, дорогая. Наверное, я немного беспокоюсь.
– Что вполне объяснимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.
Я заставила себя встать и натянуть платье.
Умывшись, мы спустились вниз.
– Мадемуазель! – Дэниел летел ко мне со скоростью пули, – мадемуазель, я ждал и ждал, а потом заснул, хотя и поклялся себе вас дождаться... Здравствуйте, месье, – смущенно произнес он, когда Макс вошел за мной на кухню.
– 3дравствуй, Гастон, – ответил он. Дэниел снова обратился ко мне:
– Я ужасно волновался, что вы не вернетесь, – и дальше он разразился целым потоком французских слов, из которых можно было понять, что его заставили пойти спать против его воли, но что он понял, что Макс совсем не опасный человек, и что я вернусь домой целая и невредимая, хотя он, конечно, считает, что я должна была его разбудить, поскольку его это все тоже касается.
– Милый, как выяснилось, именно тебя-то все и касается больше, чем других, – поглядывая на Макса, ответила я по-английски, – но, видишь ли, тебе должен все рассказать Макс, потому что его это касается не меньше.
Гастон взглянул на Макса из-под длинных ресниц:
– Правда, месье?
– Гастон, – очень отчетливо произнес Макс, называя его последний раз этим именем, – как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться, пока Клэр завтракает? Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине.
– Как хотите, месье, если мадемуазель не против.
– Конечно, малыш. Иди с Максом, а мы поговорим потом.
Их долго не было, и я ждала, волнуясь. Пег была настолько предупредительна, что с утра увезла близнецов, чтобы дать нам побыть одним, а Льюис работал в библиотеке. Я сидела, пила кофе и ждала, поглядывая в окно.
Через час я увидела их на лужайке. Дэниел держал Макса за руку.
Я пошла их встречать. Кажется, они заметили, как я выходила из дома, и потому ускорили шаг. Я понимала, что волноваться сейчас глупо, но ничего не могла с собой поделать. Это был решающий миг, – я должна была обрести новую семью.
Макс отпустил руку Дэниела, что-то шепнул ему, и мальчик бегом бросился ко мне.
– Мадемуазель, – повторял он, – мадемуазель...
Я опустилась на колени, протянула к нему руки и прижала к себе.
– Мадемуазель, спасибо, что вернули меня моему папе, – сказал он, а потом его плечики затряслись, он начал всхлипывать и уткнулся мне в шею. Я почувствовала, что тоже плачу, и беспомощно залепетала всякую чепуху. Спустя несколько минут к нам подошел Макс, и у него тоже были влажные глаза. Я поцеловала Дэниела и заставила себя встать.
– Ну вот, малыш, – сказала я, глядя на него с улыбкой, – как ты себя чувствуешь теперь, когда знаешь правду?
– Меня зовут Дэниелом, мадемуазель, – ответил он, беря Макса за руку и заглядывая ему в глаза. – Я Дэниел Лейтон. Хорошее имя, да?
– Даже очень, – подтвердила я.
Я так и не узнала, что произошло между Дэниелом и Максом за этот час, и никогда не спрашивала. Но потом мы еще немного поговорили втроем и обсудили кое-какие подробности. Дэниел несколько раз сказал что-то резкое о Софии, заметив, что, может быть, было бы лучше, если бы его матерью оказалась все-таки Жозефина.
– И прекрасно, что она уезжает, и я ее не увижу, потому что я могу ей нагрубить и сказать, что я ее ненавижу.
Мы с Максом переглянулись, и он сказал:
– Я тебя вполне понимаю, Дэниел. Но она твоя мама, и ты должен с этим смириться. Может быть, когда-нибудь ты постараешься понять, почему она так ужасно поступила.
– Ладно, – милостиво согласился Дэниел, и мы засмеялись. – Только вот одно мне не нравится, – продолжил он.
– Что, малыш.
– Мне вовсе не десять, оказывается, и мне вовсе не хочется возвращаться назад, это несправедливо, хотя месье и говорит, что так можно возвратить упущенное время.
– Так и есть. И потом, осталось всего два месяца. Как я понимаю, на самом деле ты родился в октябре.
– Пятого октября, мадемуазель. Смешно, когда у тебя меняется день рождения, да? Мне всегда будет грустно четырнадцатого апреля, когда никто не будет дарить мне подарков.
– Да-а, это действительно серьезная проблема. Но мы постараемся помнить, и, подумай сам, в этом году у тебя будет второй день рождения и гости и подарки.
