Я смахиваю слезы и смотрю на отца. Он молча уставился в пол, и перед моим мысленным взором мелькает любимый папуля, хоть я и гоню эти образы. Я вижу человека, который любил меня… задолго до того, как вид поворачивающейся дверной ручки стал внушать мне ужас.
Четырнадцатью годами раньше
– Ш-ш-ш, – говорит она, зачесывая мне волосы за уши.
Мы лежим, и она прижимает меня к груди. Ночью мне было плохо. Мне не нравится болеть, но я люблю, когда мама ухаживает за мной.
Я стараюсь уснуть, чтобы скорей поправиться. Я уже почти сплю, но, услышав, как поворачивается дверная ручка, открываю глаза. Входит папа и улыбается маме и мне. Правда, увидев меня, он перестает улыбаться, потому что понимает: мне нехорошо. Папа терпеть не может, когда я болею, потому что он любит меня, и это его расстраивает.
Он опускается на колени и дотрагивается до моего лица:
– Как чувствует себя моя малышка?
– Не очень хорошо, папа, – шепчу я.
Услышав это, он хмурится. Надо было сказать, что все отлично.
Он смотрит на маму, лежащую за моей спиной, и улыбается ей, а потом дотрагивается до ее лица так же, как прикасался к моему:
– Ну а большая девочка?
Я чувствую, что она берет его за руку.
– Устала, – жалуется она. – Всю ночь с ней не спала.
Он поднимается и тянет ее за руку, помогая встать. Я смотрю, как он обнимает ее, потом целует в щеку.
– Я посижу с ней, – говорит он, пробегая рукой по ее волосам. – Иди отдохни, ладно?
Мама кивает и, поцеловав его, выходит из комнаты. Папа огибает кровать и ложится на ее место. Он обнимает меня, как она, и напевает свою любимую песню. Он говорит, что это его любимая песня, потому что она про меня.
Потери были в жизни у меня,
Без боли и борьбы не мог прожить и дня.
Но мне с пути никак нельзя свернуть —
Надежды луч мне освещает путь.
Я улыбаюсь, хоть мне и нездоровится. Папа продолжает петь, пока я не закрываю глаза и не засыпаю.
Понедельник, 29 октября 2012 года
16 часов 57 минут
Это мое первое воспоминание, предшествующее всей той жути с отцом. Единственная память о маме. Я так и не могу вспомнить, как она выглядела, потому что образ размыт, но я помню свои ощущения. Я любила их. Обоих.
Сейчас отец смотрит на меня с выражением глубокой печали на лице. Я не испытываю к нему сочувствия, ибо… где сочувствие, в котором некогда нуждалась я? Я понимаю, что сейчас он уязвим, и если мне удастся воспользоваться этим и вытянуть правду, то именно это я и сделаю.
Я встаю, и Холдер пытается удержать меня за плечо, но я смотрю на него и качаю головой:
– Все в порядке.
Он кивает и неохотно отпускает. Дойдя до отца, я валюсь перед ним на колени и заглядываю в его полные раскаяния глаза. Находясь так близко от него, я напрягаюсь и начинаю злиться, но знаю, что, если хочу получить ответы, обязана это сделать. Он должен поверить в мое сострадание.
– Я болела, – тихо произношу я. – Мы с мамой… были в постели, а ты вернулся с работы. Она сидела со мной всю ночь и очень устала, а ты велел ей пойти отдохнуть. – (По щеке отца скатывается слеза, и он еле заметно кивает.) – В тот вечер ты обнимал меня, как подобает отцу. И пел мне. Я помню, ты любил песню про луч надежды. – Я смахиваю с глаз слезы и продолжаю смотреть на него. – До смерти мамы… пока ты еще не страдал… ты ведь не делал этого со мной?
Он качает головой и дотрагивается до моего лица:
– Нет, Хоуп. Я очень тебя любил. И до сих пор люблю. Я любил тебя и твою маму больше жизни, но когда она умерла… самое лучшее во мне умерло вместе с ней.
Я стискиваю кулаки, слегка отпрянув при касании кончиков его пальцев. Но все же справляюсь и сохраняю спокойствие.
– Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, – твердо произношу я.
И мне действительно жаль его. Я помню, как сильно он любил мою мать, и, несмотря на его жуткий способ борьбы с этим горем, я нахожу в себе силы пожалеть его из-за потери.
– Знаю, ты любил ее. Я помню. Но мне от этого ничуть не легче найти душевные силы, чтобы простить тебя. Не знаю, чем ты уж так отличаешься от чужих людей… настолько, что позволил себе такие выходки. Но все равно я знаю, ты меня любишь. И, как ни трудно в этом признаться… я тоже когда-то тебя любила. Все хорошее в тебе. – Я поднимаюсь и делаю шаг назад, по-прежнему глядя ему в глаза. – Я знаю, ты не такой уж плохой. Я понимаю. Но если ты любишь меня, как говорил… если любил мою мать… то сделаешь все, чтобы помочь мне исцелиться. За тобой должок. Будь искренним, и тогда я уеду с неким подобием покоя в душе. Поэтому я здесь, понимаешь? Только ради покоя.
Он уже рыдает, уткнувшись в ладони. Я подхожу к дивану, и Холдер крепко обнимает меня, по-прежнему стоя на коленях. Мое тело все еще сотрясает дрожь, и я обхватываю себя руками. Холдер чувствует, как действует на меня происходящее, нащупывает мой мизинец и цепляется своим. Этот неприметный жест наполняет меня ощущением безопасности, столь необходимым в эту секунду.
Отец тяжело вздыхает, потом роняет руки:
– Когда я впервые запил… это случилось только один раз. Я сделал что-то с маленькой сестрой… но только однажды. – Он вновь встречается со мной взглядом, и в глазах его виден стыд. – Это было за несколько лет до знакомства с твоей мамой.
Я обмираю от его жестокой прямоты, но больно еще и оттого, что он почему-то считает, будто один раз – не беда. Комок в горле мешает мне говорить, но я продолжаю спрашивать:
– А после меня? С тех пор как меня забрали, ты делал это с кем-то еще?
Он снова пялится в пол, не в силах скрыть виноватое выражение лица. Я ловлю ртом воздух, еле сдерживая слезы.
– Кто? Сколько их было?
Он слегка качает головой:
– Только одна. Несколько лет назад я бросил пить и с тех пор никого не трогал. – Он поднимает на меня взгляд, в котором читаются отчаяние и надежда. – Клянусь. Всего их было три, и это случалось в самые трудные минуты. Трезвый я контролирую свои желания. Вот почему я больше не пью.
– Кто она была? – спрашиваю я, желая заставить его побыть честным еще немного. А потом навсегда уйти из его жизни.
Он поводит головой вправо:
– Она жила в соседнем доме. Они переехали, когда ей было около десяти, и я не знаю, что с ней произошло. Это было много лет назад, Хоуп. Я не занимаюсь этим уже давно, это правда. Клянусь.
На сердце вдруг наваливается страшная тяжесть. Холдер отпускает мою руку, и я вижу, что с ним творится что-то неладное.
