Дождь льет как из ведра. Я сразу же промокаю, когда бегу к машине, прижимая к груди сумочку. Я забираюсь внутрь, захлопываю за собой дверь и сижу там, промокшая и запыхавшаяся, слушая, как вода бьется о стекла и двери машины.
Потом я начинаю тихо плакать, доставая телефон.
В Нью-Йорке сейчас четыре тридцать утра, но я думаю, что у ребят может быть джетлаг[45]. В любом случае, Себ и Джек никогда не спят. Кто-то должен проснуться. Мне нужно, чтобы кто-то не спал. Я не могу сделать это в одиночку.
Я задерживаю дыхание, в то время как звоню по телефону. Он звонит, звонит, звонит и, наконец, отключается. Еще больше слез скатывается по моему лицу. Я завершаю звонок и пытаюсь дозвониться до Сайруса. Потом до Джека. Ничего. К этому времени я уже во всю рыдаю. Я пытаюсь дозвониться до Себа в последний раз, на этот раз звонок переключается на автоответчик. Когда автоответчик просит меня оставить сообщение, я открываю рот, но все слова пересыхают в горле. Слишком больно даже произносить их вслух.
— Эм, привет, — говорю я, в конце концов. — Извини, что звоню тебе посреди ночи. Знаю, что вы заняты. Когда будет возможность, перезвоните мне, пожалуйста. Спасибо. — Я делаю глубокий вдох. — Мне просто очень нужно…
Звонок прерывается. Я тяжело сглатываю и опускаю телефон на колени. Дождь бьется о стекла машины, неистово хлещет снаружи, и я сворачиваюсь калачиком на водительском сиденье, проводя руками по лицу.
В действительности, я знаю, что они не бросили меня. Я знаю, что они просто спят. Но сидя здесь, под дождем, когда никто не отвечает на мои звонки, я чувствую себя такой же одинокой, как и всякий раз, когда мои приемные родители отвозили меня обратно в детский дом. Я чувствую себя такой же ненужной.
Сглотнув рыдания, я нажимаю на контакт Бенни. Возможно, он еще не проснулся, но через несколько часов проснется. Я все еще могу написать ему сообщение. Я нажимаю на кнопку, открывая нашу переписку, и на экране высвечивается адрес моей матери. Я смотрю на него, во рту пересыхает. Голос врача эхом отдается в моей голове.
Самый большой фактор риска — генетический. У кого-нибудь из женщин в вашей семье менопауза наступила в двадцатилетнем возрасте?
Я знаю, что сказала ребятам, что подожду, пока они вернутся, прежде чем связываться с родной матерью. Но они вернутся только через неделю, и я не знаю, смогу ли ждать так долго.
У меня сейчас нет никого, кто любил бы меня. Ни мамы. Ни сестры. Ни парня. В конце концов, эти парни — просто мои работодатели. Друзья с привилегиями. Нас ничего не связывает. Мне нужен кто-то, кто будет любить меня. Безоговорочно. Тот, кто, я знаю, не оставит меня.
Я делаю глубокий, судорожный вдох. Что со мной не так? Как жизнь может быть такой несправедливой? Вселенная как будто смеется надо мной. Сначала меня не хотели видеть мои собственные родители. Бабушка передала меня под опеку. Бесчисленные приемные семьи испробовали меня и решили, что не возьмут. Всю свою жизнь я была совершенно одна. У меня никого не было.
Что я сделала не так? Почему мне нельзя иметь семью? У всех есть, а почему у меня нет?
У меня никого нет. Вообще никого. Ради всего святого, мне нужен только один человек. Кто-то, кому не все равно, что мое сердце только что разбилось.
Я долго-долго думаю, взвешивая варианты. Затем я завожу машину и сажусь за руль, чтобы отправиться в долгий путь в Корнуолл.
ГЛАВА 59
САЙРУС
— Не могу поверить, что ты надел эту чертову футболку, — бормочу я, когда мы вчетвером бежим по коридору к позолоченному лифту. Мы направляемся на наш первый доклад на конференции, и мы опаздываем. После ужасного ночного перелета мы успели лишь покормить Ками, уложить ее и отключиться. Сегодня утром мы проснулись от того, что телефон в отеле зазвонил, сообщая о необходимости пробуждения, за полчаса до начала нашей первой презентации.
Как полные идиоты, мы решили, что получаса будет достаточно, чтобы подготовиться. Между кормлением Ками, ее срыгиванием, купанием и переодеванием у нас едва хватило времени, чтобы одеться самим. Я на бегу поправляю запонки, а Себ пытается одновременно расчесать пальцами волосы и завязать галстук. Несколько шикарно выглядящих гостей провожают нас взглядом, когда мы проходим мимо них, наши шаги слишком громки в гулком, сверкающем коридоре.
Отель, в котором нас поселили на конференции, чертовски сексуален. Я никогда не был в таком шикарном месте. Наш номер просто огромен: три двуспальные кровати, кухня и гостиная, огромная терраса, с которой открывается вид на горизонт Нью-Йорка. В здании отеля есть три отдельных бассейна, а обслуживание в номерах осуществляет шеф-повар, удостоенный звезды Мишлен. Весь отель был занят под конференцию, и куда бы мы ни пошли, мимо нас проходили технологические миллиардеры в идеально отглаженных костюмах, тихо беседуя об инвестициях и продажах.
От этого, непринужденная графическая футболка Джека выглядит еще глупее.
— Я разработчик игр, — говорит Джек, бросая взгляд на Ками. Она хмурится и краснеет в своей переноске, но еще не плачет, что, наверное, просто чудо какое-то. — Они ожидают, что я приду в футболке и джинсах.
— Посмотри на этих людей. — Я машу рукой проходящей мимо паре. Женщина одета в лабутены и бриллиантовое колье. Она выглядит сногсшибательно. — Ты не мог бы надеть костюм?
— Я пытался, — напомнил он мне сквозь стиснутые зубы, — но ты сказал, что мне нельзя надевать бабочку!
Я кладу руку ему на плечо, когда мы, запыхавшись, подъезжаем к лифтам.
— Да поможет мне Бог, — тихо говорю я. — Если ты еще хоть раз наденешь свою модную бабочку, я съезжаю. Я отказываюсь появляться на людях с человеком, который одевается как Доктор Кто.
— Что не так с Доктором Кто?
— Он — придурковатый белый парень! Вся наша карьера зависит от моей сексуальной привлекательности! Ты разрушишь мой бренд!
— Хватит спорить, — приказывает Себастьян, нажимая на кнопку вызова лифта. Ками недовольно взвизгивает, и Джек откладывает переноску, берет ее на руки и прижимает к себе. Ками успокаивается, и она прижимается к его невероятно неуместной футболке.
— Ничего страшного, если тебя стошнит на нее, — говорю я ей шепотом. — Более того, это поощряется.
С легким «дзынь» двери лифта открываются, и мы заходим внутрь.
— Ты помнишь свою речь? — спрашивает меня Себастьян, нажимая на кнопку парковки.
Я вздыхаю.
— Да. Господи Иисусе. Может, я и читаю хреново, но у меня не пятисекундная память. — Я отлично выступаю на публике. Когда ты пять дней в неделю трясешь яйцами на сцене, то очень быстро теряешь чувство стеснения. — Если кто-то из нас и облажается, то это буду не я.
Мы оба смотрим на Джека. Его руки сжаты в кулаки, а лицо белое. Его губы шевелятся, когда он снова и снова повторяет в голове свою часть сценария. Он явно напуган до смерти. Я не понимаю, почему он так нервничает. Я играл в «Легенда об Азаране» много раз, и его работа более чем хороша, чтобы говорить самой за себя. Видимо, он единственный, кто не видит, насколько это здорово.
Я хлопаю его по спине.
— Все будет хорошо, — уверяю я его. — Игра хорошая. Она понравится людям.
— Если бы только у меня было больше времени… — начинает он, а я качаю головой.
— Игра уже вышла. Она великолепна. Перестань пытаться найти в ней ошибки и расслабься.
Он кивает. Лифт останавливается, и мы все отступаем назад, когда двери снова раздвигаются. Внутрь заходит невысокий, плотный мужчина в полосатом костюме, и Джек замирает на месте.
Я сразу же узнаю его. Хэмиш Кавендиш. Он генеральный директор Cavendish Industries, одной из крупнейших игровых компаний в мире.
Джек обожает этого парня. Он постоянно смотрит все его выступления на TED[46]. Однажды он заставил меня посмотреть одну из них вместе с ним, и я пришел к выводу, что Хэмиш — высокомерный, отвратительно богатый болван, который заработал слишком много денег и у которого развился комплекс бога.
