— Как же так? — тихо произнес Кристиан. — Она выбросила из поезда Потапова совсем недавно… За что она ему мстила? За любовь к своей подруге, которой пять лет уже нет на земле?
— Ну знаешь, Кристиан, ты рассуждаешь незамутненными мозгами… Это во-первых. А во-вторых… Она меня отправила в Париж, явившись в сомнамбулическом состоянии среди ночи под мое окно, смешав воедино все времена: настоящее, прошедшее и будущее. Она меня отправляла не спасать Марию, таких санкций она не получала… Просто хотела избавиться от моей подростковой нимфеточно-лолитообразной индивидуальности, которая со смехом столько раз обсуждалась на пляже как новый славянский секс-символ на египетской земле.
— Стоп! — взволнованно перебил ее Кристиан. — Она же не присутствовала во время ваших разговоров.
— Правильно, — кивнула Алена. — А другое тебе в голову не пришло? Отправляя меня в Париж, она использовала ту информацию, которую могла знать лишь Марина Миловская и твоя белобрысая кузина.
— Не делай из меня идиота, Алена. Все знала еще одна женщина. И знала… больше и… глубже остальных.
Алена помолчала и пояснила мсье Симону:
— Кристиан имеет в виду гувернантку своей дочери Марии. Вы видели ее, господин Гассье. Помните женщину с легкой походкой и тяжелым горбом ниже левой лопатки?
— Да-да, как же, — оживился Симон, уже начинавший мрачнеть от того, что рассказ Алены грозил перерасти в непонятный для него диалог между ней и Кристианом. — Мадам Гассье потом, уже после вашего позавчерашнего визита, вспомнила, что видела ту женщину еще раз… Машину-то, видно, она сама водить не может, так за рулем была очень красивая мулатка…
Кристиан вздрогнул и тяжелым неподвижным взглядом уставился на Алену.
— Не надо мне твоих осуждающих взглядов, Кристиан. — Алена спокойно откинулась на спинку стула и, закурив, оглядела комнату в поисках пепельницы. Симон поспешно придвинул ей половинку большой перламутровой раковины. — Я могла только догадываться о чем-либо… Догадываться и сопоставлять факты. Ты сбиваешь меня, а мсье Симон совсем скоро запутается. А ведь ему надо еще суметь все складно и доходчиво пересказать мадам Гассье. Правда же, мсье Симон?
Гассье благодарно кивнул Алене и осторожно подсказал:
— Вы говорили о том, что летели в Египет отдыхать, а совсем не заниматься распутыванием детективных историй…
— Вот именно. Ингвар, поразившийся такому совпадению в наших с Потаповым маршрутах, попросил меня на месте вникнуть в его взаимоотношения с мулаткой. Не более того. Как тогда ненужная, а теперь крайне важная информация — были его слова о том, что Потапова в Шарм-Эль-Шейх будет сопровождать очень опытная и умелая медсестра. Она сама предложила свои услуги, появившись в больнице, где лежал Потапов, якобы сопровождая своего предыдущего клиента, прибывшего из Парижа. Принесла лечащему врачу все необходимые бумаги, которые свидетельствовали о ее квалификации и большом стаже работы в одной их клиник Ниццы. Врач порекомендовал ее Потапову, а тот, все еще пребывая в состоянии крайней апатии, перепоручил решать этот вопрос жене и Ингвару. Сестра Моника им понравилась, и таким образом мы с белобрысой кузиной Кристиана оказались на одном пляже…
Знаете, мсье Симон, когда я репетирую очередной спектакль и по действию возникает крайне экстремальная ситуация, актеры начинают пугаться ее неправдоподобия, невозможности мобилизовать себя на тот предельно напряженный способ существования, которого требует материал… Нужна огромная нервная мобилизация для того, чтобы они мне поверили —…иррационально, чувственно, интуитивно встать на тот шаткий путь промежуточного между реальным и нереальным актерского самочувствия. Я очень люблю одного православного проповедника и всегда пытаюсь выкроить время для его невероятно важных для людей лекций. Он как-то недавно сказал: «Кончилась эпоха просвещения… мы вступаем в эпоху научной мистики».
Для верующего человека эта фраза, наверное, прозвучала вполне внятно, в соответствии с его каждодневным религиозным мистическим опытом. Непосвященные поводили в растерянности глазами, требуя расшифровки. Он, естественно, ничего не стал разъяснять… Ну как можно объяснить дурманящий запах цветущей черемухи, или кипящие под ветром паруса деревьев, или ярость надсадного проливного дождя… Этому нет объяснения — потому что… свыше. Эпоха просвещения пыталась объяснить человека. Ничего не вышло. И не выйдет. Напрасный труд, напрасное метание мозгов и в клочья разбивающиеся любые логические выводы. Все равно что взгромоздиться на кухонную табуретку и попытаться рукой ухватить краешек солнца или обломок луны. Театр… это то же мироздание, где воистину царит негласный закон: «Священнодействуй или убирайся вон…» Играть душой, сердцем и верой, а не написанным драматургом текстом — беспредельно трудно…
В Египте, пытаясь понять, зачем Нэнси Райт понадобился Потапов, я подсмотрела одну жизнь, которая священнодействовала вопреки написанному тексту своей судьбы… Для меня, как для режиссера, раскладывать на составные цельность такой никому, кроме Бога, не повинующейся природы было бы верхом идиотизма. Затаив дыхание, я слушала, как настойчиво пробивается ее одинокий слабый голос из немоты и равнодушной бездеятельности окружающих ее людей. Это был такой моноспектакль, что будь он перенесен на сцену, зрители были бы раздавлены простотой и одновременно пронзительным пафосом высокой трагедии.
— Это цинично… сравнивать судьбу живого человека с любой, пусть самой гениальной ролью, — пробормотал Кристиан. — Ты перебираешь в своих обобщениях. Хотя я понимаю все, о чем ты говоришь.
— Несомненно перебираю, — неожиданно согласилась Алена. — Зато потом будет от чего отказаться и не очутишься у разбитого корыта. А насчет цинизма… это уж извиняйте — работа такая. Всякого добра намешано, и уж чего-чего, а цинизма хоть отбавляй.
— Она иногда несносна, и ее хочется отшлепать, — обратился Кристиан к господину Гассье. — Только что сама призывала к прозрачности своих высказываний и тут же свихнулась на образ, пленивший сердце. Это называется любовь с первого взгляда.
— С третьего, — снисходительно поправила его Алена.
— То есть? — насторожился Кристиан. — Ты хочешь сказать, что видела Веронику раньше? Насколько помню, за те два года, что она у нас, ты не была ни разу в Париже.
— На Париже свет клином не сошелся, — насмешливо ответила Алена. — Впервые я увидела ее в Москве. — И, повернувшись к Симону, пояснила: — У сестры моего мужа случилась беда… Кристиан знает об этом. В ее загородном доме произошел пожар, и она страшно обгорела. Особенно лицо. Пришлось перенести тяжелую операцию, которую делал замечательный американский хирург. Вскоре после операции он погиб… и Люсе пришлось обратиться к другому доктору. За лицом надо было следить, чтобы не осталось рубцов, спаек, короче, было необходимо постоянное квалифицированное наблюдение.
