Ознакомительная версия.
– Не знаю… – пробормотала она уже на бегу.
Ей представилась целая стая подобных существ, и она содрогнулась.
Саня распахнул дверь и втолкнул Любу в дом. Потом вошел сам и закрыл дверь на задвижку.
– Черт знает что в твоем лесу творится! – сказал он. – Людоедов нет? Осталось только повторить подвиг Мальчика-с-пальчика.
– Ой, Саня… – проговорила Люба. – Она же могла тебя убить…
– Ну, это вряд ли. – Он улыбнулся. – Это же не чудище лесное все-таки. Хотя кто его знает… Может, вервольф!
От его улыбки хотелось прыгать и смеяться. Но надо было понять, что у него с рукой, и прыгать Люба не стала.
– Пойдем, – сказала она. – Надо руку твою посмотреть.
Саня помедлил, но, прежде чем он успел возразить, Люба сама взяла его за левую руку и повела по лестнице наверх, в мастерскую.
– Ты сидела на веранде, рядом с тобой лежала книжка. Открытая – ветер страницы шевелил. А по ней ползал шмель и очень внимательно ее изучал, страницу за страницей. Вчитывался прямо. Неужели совсем не помнишь?
– Совсем не помню, – покачала головой Люба. – Странно, что ты все это заметил.
– Ну так книжка ведь рядом с тобой лежала. А ты очень заметная была.
– Ну да! – не поверила Люба. – Я тогда была… В общем, довольно отвратительная.
Саня засмеялся. Наверное, глупо она сказала.
Но ей было не до того, чтобы размышлять, что она сказала в тот день в Кофельцах, когда они увидели друг друга впервые. Она смотрела на него, и каждая секунда этого взгляда была ей так дорога, что странно было бы переливать из пустого в порожнее какие-то пустые мысли.
– Правда рука не болит? – спросила Люба.
– Правда, правда. Она куртку не прокусила.
– Но синяк же вон какой!
– Пройдет.
Саня сидел на березовом чурбаке у камина. Рабочая куртка с разорванным рукавом лежала возле него на полу. Рукав рубашки был закатан, и видно было огромное синее пятно на запястье.
– Никогда в жизни так не пугалась, – вздохнула Люба. – Мне, знаешь, показалось, что это не я, а… Ну, в общем, одна девочка трехлетняя. Ее хотела сожрать собака, но появился один человек и спас ее.
Она хотела сказать: «А потом исчез», – но не сказала.
Схожесть того, что происходило с мамой сорок лет назад, с тем, что произошло сегодня с нею самой, не давала Любе покоя. Кирка всегда говорила, что любые аналогии хромают и потому неуместны. Но эта аналогия казалась Любе очень даже уместной и совсем не хромой.
Она поражала, эта аналогия. Люба не могла понять ее смысла и последствий.
– Как ты ее назвал? – спросила она.
– Кого?
– Собаку эту. Вер… вор…
– А!.. Вервольф. Волк-оборотень немецких легенд. А ты разве про них не слышала?
«Ничего я ни про что не слышала, – подумала Люба. – Не слышала, не знала».
Ее брала досада от того, как глупо коротала она свою жизнь. Видно, по контрасту с тем, как наполнилась ее жизнь от появления, одного лишь появления Сани, прошлая пустота казалась теперь особенно бессмысленной.
– Может, здесь какая-нибудь дикая собачья стая появилась? – вздохнула Люба. – Все же это не волк был, по-моему.
– Вряд ли это дикая собака, тем более стая. Скорее, чья-нибудь домашняя псина из дому ушла и от стресса разум потеряла. Но мужу скажи. Пусть в полицию сообщит. Когда он вернется?
Наверное, Саня спросил об этом просто для того, чтобы понять, надо ли ждать Бернхарда или самому сообщить в полицию об опасном животном. Но как только прозвучал этот вопрос, оба они почувствовали смущение.
Та Люба, какой была она еще совсем недавно, не поняла бы, что во всем этом может смущать, и такое смущение показалось бы ей неправдоподобным, даже рассердило бы ее. Но теперь оно было ей понятно в Сане и понятно в себе. Оно было мучительным и острым.
– Люба, – сказал Саня, – ну что нам в прятки друг с другом играть?
– Я не играю, – вздохнула она.
– Твоя правда. Ты смелая, – улыбнулся он. И тут же лицо снова стало серьезным, и брови изогнулись иначе, придавая ему печальное и сосредоточенное выражение. – Ты не играешь. Это я прячусь, как мальчишка. Но что-то произошло, важная какая-то перемена. Я пытаюсь проанализировать, отчего она произошла. Что ты смеешься? – заметил он.
– Так. Как отличник сказал – проанализировать…
– Отличник и был. Плюс немецкая кровь, может, дает о себе знать. Предки немцы были, – объяснил Саня. – Ну, это все неважно. А важно, что все у меня внутри переменилось. Как, знаешь, вода стоит-стоит в ведре на морозе, а потом ты по ведру этому только пальцем слегка щелкнешь, и она мгновенно в лед превращается.
– Это-то откуда ты знаешь? – покрутила головой Люба. – Про ведро на морозе.
– Приходилось видеть.
– Много тебе приходилось видеть, я смотрю, – заметила она.
– Наверное, – кивнул он. – Опыт у меня разнообразный и в разнообразии своем бессмысленный.
«Ну уж это нет», – подумала Люба.
Она вспомнила, как подчиняются его рукам явления и предметы, и опыт, о котором он говорил, предстал перед нею во всей его осмысленной красоте.
Она осторожно коснулась его запястья – повыше синего пятна, чтобы не сделать больно. Она была уверена, что к синяку не прикоснулась, но Саня вздрогнул.
– Больно? – Люба отдернула руку.
– Нет.
Он вдруг поднялся с чурбака. Люба закинула голову, чтобы его видеть: она сидела напротив на низкой скамеечке. Саня наклонился и оттуда, сверху поцеловал ее в губы. Потом присел рядом, обнял ее.
– Мне трудно это объяснять, – чуть слышно сказал он.
– Почему?
– Ты сильная, резкая, для тебя это пустые разговоры, никчемные, эти мои объяснения. – Он увидел, что она хочет возразить, и тихонько сжал ее руку. – И не только для тебя – для любой женщины, я думаю. Но для меня это все-таки… Не могу я, Люба. Не могу делать вид, что мужа у тебя нет. Или что хоть он и есть, но это не имеет значения. Имеет это для меня значение. Относись к этому как хочешь, но это так.
Он поднялся. Люба опустила голову.
Это не казалось ей пустыми разговорами. До встречи с ним – да, показалось бы, а теперь – нет.
Не поднимая головы, она слышала его шаги – медленно, тяжело шел он к двери. Но вдруг остановился, вернулся – теперь уже стремительно, одним шагом, кажется.
– Поедем со мной, Люба! – Саня снова присел перед нею и заглянул ей в глаза. – Не знаю, как тебе сказать, что сказать… Если только поедешь, если…
Он словно захлебнулся. И, быстро поднявшись, вышел из комнаты.
Конечно, он оставил ее думать. Но она не раздумывала ни минуты.
Бернхард должен был вернуться через два дня. Люба провела эти дни в лихорадочном нетерпении. Она то бросалась собирать свои вещи, то оставляла это занятие, потому что хотела сначала сказать ему, что уходит, уезжает, то снова вытаскивала из шкафа чемодан, с которым приехала сюда три года назад…
Ознакомительная версия.
