Моей единственной теперь соседкой по боксу оказалась пятнадцатилетняя девочка. Я была просто шокирована, когда узнала, сколько ей лет.
Выкрашенная в иссиня-черный цвет вздыбленная прическа, повсеместный пирсинг и многочисленные тату. Типичная представительница золотой молодежи из подворотней среды обитания. Она даже слушала, протащив в палату маленький кассетник, не какого-нибудь Диму Билана, а Виктора Цоя. Запоем, гоняя его песни без передыху. От начала и до конца и обратно.
Я едва не повесилась от этого в первый же день. А главное, что повлиять на нее, не входя в конфликт, было практически невозможно.
– Не парься! – говорила она мне. – Слушай лучше Витю. Витя – это наше все!..
Благо, к вечеру моя голова была занята уже совершенно другим.
Как только я немного пришла в себя, освоилась и с полусогнутой осанкой, и с теперешним распорядком дня, я пошла в укромное место – звонить Всеволоду.
Пора, наконец, пробудить его от счастливого заблуждения!
Господи, как же я волновалась, когда в трубке потянулись гудки! У меня даже мышцы свело. Я едва смогла разомкнуть уста, когда на другом конце провода послышался голос его секретарши Эммы Аркадьевны:
– Компания «Акрих», слушаю вас!
– Добрый день, соедините меня, пожалуйста, с господином Лихоборским, – сбиваясь чуть не на каждом слове, попросила я.
Секретарша от моего невнятного блеяния пришла в замешательство:
– А кто его спрашивает?
Хороший вопрос. Кто я для него? Мать его ребенка? А значит ли это для него хоть что-нибудь?
Я решила придерживаться нейтральной позиции.
– Это из «Продюсерского центра Ирины Чижовой» беспокоят.
– А-а, – тут же расслабилась Эмма Аркадьевна. – Сейчас, одну минутку.
Ох-ох! Как же сердце-то бьется! Как бы не умереть прямо здесь!
– Алло! – бабахнул в трубке знакомый голос, такой забытый, такой… такой обожаемый. – Да, говорите!
– Всеволод, это я, Полина, – неразборчиво промямлила я. Получилось у меня, скорее, так «Вселод, это я, Польмлина».
Но Лихоборский моментально все разобрал.
– Полина? Ну и ну! Нашлась, значит, пропажа?! Рассказывай, где была?
Наверное, он сейчас вспомнил про то, как я забавно его разыграла. Потому что в его интонации проскользнула ирония.
Ну, ничего! Сейчас мы тебя озадачим!
– Всеволод, я вчера родила.
– Что ты сделала?
Я буквально наяву представила, как, задавая этот вопрос, он выпрямляется в своем кресле и по его спине начинает сочиться холодный пот ужаса.
– Родила сына.
– А… – только и сказал он и замолчал. Я ждала.
Немного оклемавшись, Всеволод понес какую-то околесицу:
– Черт… я думал… все в один голос… Надо же, бред какой… Вот черт! Ну что? Ну, поздравляю тебя!
– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.
Произнося последнюю фразу, я уже полностью чувствовала свое превосходство. Была спокойна. И в моем голосе сквозила уверенность в завтрашнем дне. А больше я ничего не стала говорить. Отключая телефон, я решила, что надо дать ему время подумать.
На сей раз Всеволод не обманул моих ожиданий.
Вскоре после ужина мне на мобильный раздался ответный звонок.
– Как ты его назвала? – последовал первый вопрос.
– Пока не знаю, – теряя сознание оттого, что это в самом деле происходит, ответила я. – Но думаю назвать Денисом.
– Почему Денисом? Что за имя беспонтовое?
Мне казалось, что теперь Всеволодом владеет какой-то ажиотаж Он был возбужден и, вполне возможно, уже слегка навеселе. По крайней мере, в трубке раздавались шумы, вполне подходящие для питейного заведения.
– А ты как хотел бы назвать своего сына?
Я специально сделала этот акцент, давая ему лишний раз убедиться, что это именно его сын. Даже не наш. А его! Пусть гордится… папаша!
Я улыбнулась этому непривычному слову.
А Всеволод, немного подумав, сказал:
– Давай назовем его Григорием! В честь Гришки Лихоборского.
– А кто это? – не сразу сообразила я.
– Ты что, Гришку Лихоборского не знаешь? Батя это мой! Боже! Он хочет назвать нашего мальчика в честь своего отца! Значит, он его полностью признал. Принял, как и должно законному родителю.
У меня от счастья голова пошла кругом.
Григорий Всеволодович Лихоборский! Очумеешь, конечно, выговаривать. Но пусть! Пусть будет все, как он скажет!
А еще меня вдруг внезапно пронзила другая мысль. Вспомнились слова бабуси: «Гришенькой Безруковым окрестили…» Гришенькой! Ужели это не провидение свыше? Знак? Перст судьбы? Цепь неудач наконец-то замкнулась! Проклятие отпускает наш род!
– Да, – со слезами в голосе закричала я. – Гришенькой! Гришенькой! Пусть будет Гришенька!
Но Всеволод, кажется, уже не услышал моего согласия. В трубке раздалась какая-то возня. И уже другой голос, в котором я не сразу, но угадала Талова, быстро затараторил:
– Полина! Что же вы молчали до сих пор? Никому ничего не сказали! Уехали! Мы бы вам такие роды организовали!.. Ну поздравляю! Поздравляю вас! Вы молодец, Полина! Наконец-то у этого охламона появится хоть какая-то ответственность!
Он был явно рад и за меня, и за друга, который на его последнее замечание принялся что-то недовольно бубнить. Но Миша его не слушал. Так же, как и мои сбивчивые слова благодарности.
– Полина, где вы лежите? Мы к вам завтра приедем, проведаем.
Я переполошилась. Зачем приезжать? Не надо никуда приезжать! Я не хочу, чтобы меня видели в таком умопомрачительном виде!
– Ой, Миша! Здесь никого не пускают! Можно общаться только по видеотелефону. Да и то мне пока еще тяжело подолгу стоять. Давайте уж лучше, когда я буду выписываться!
– Ну что ж, – легко согласился Талов, – к выписке так к выписке. Но все равно диктуйте адрес…
И я продиктовала.
И Всеволод на следующий же день приехал ко мне. Правда, без Миши. Но зато с огромным букетом цветов. Он держал его в руках, пока мы говорили по видеотелефону. А потом этот букет передали в палату. И он оказался куда красивее, чем в черно-белом изображении.
– Bay! Офигительный веник! – восхитилась моя пятнадцатилетняя приятельница.
Мы с ней все же успели притереться друг к другу. И меня больше не раздражал хрипловатый голос, льющийся из магнитофона нон-стопом, тем более что юная мамочка согласилась убавить громкость до минимума.
Меня теперь вообще ничто не раздражало. Я была счастлива и умиротворена. Я держала на руках свое маленькое сокровище, которое в этот час принесли на обед.
Сокровище хныкало. Явно оголодав, тыкалось ротиком в мою грудь, но сосать не хотело. Недовольно кривилось и что было сил извивалось в своем хлопчатобумажном коконе.
– Ешь, ешь, – бережно придерживая за головку, уговаривала я малыша. – Не ленись! Подумаешь, в соске дырка большая! Зато у мамы молочко вкуснее.
