Я пристально посмотрела на него.
— Здесь нет ни грамма правды, — твердо сказала я. — Совсем.
— В таком случае вам не в чем винить себя, — тихо сказал он.
— Вообще-то… я чувствую себя виноватой, но только потому, что любой в моей ситуации невольно стал бы винить себя. Это естественно, потому что твоя вторая половина пропала, а ты не знаешь куда.
— Или почему.
Я помолчала.
— Или почему. И ты чувствуешь… — я вздохнула, — что… каким-то образом тоже приложил к этому руку. Так что да, конечно, я чувствую вину.
— Даже при том, что не виноваты?
Стыд и тоска переполняли меня.
— Да.
— И вы сидели и гадали, что же не так сказали, или сделали, или, наоборот, не сделали?
Я заерзала на стуле и вздохнула:
— Да. По буквам разбирала все беседы снова и снова — как одержимая.
— Значит, в случившемся есть ваша вина…
Мои глаза приклеились к плинтусу.
— Моей вины нет.
— Но если бы была, что бы вы чувствовали?
— Что бы я чувствовала? — Я пристально посмотрела на него: — Ну а как бы чувствовал себя любой на моем месте? Ужасно, конечно. Абсолютно раздавленно. Но, как я сказала, вины моей нет. — Я закрыла рот на замок.
— Как странно, — спустя мгновение продолжил Даррен, — что вы ведете популярную викторину, а в вашей жизни между тем существует огромный вопрос, не имеющий ответа!
— Да, такая ирония судьбы не миновала меня.
— А вся эта медийная заваруха не озадачила вас?
— Еще как. Я знала, что ко мне появится интерес, после того как газетчики разнюхают эту историю, но и представить себе не могла, что он достигнет такого размаха.
— Вы чувствуете интерес, возникший со стороны публики?
— Думаю, да. Если бы подобное происходило с кем-то другим, мне бы было интересно. Если бы я прочитала, что, скажем, мужа Кэрол Вордеман не могут найти уже три года, то каждый раз, как видела бы ее по телевизору или читала статью, я бы, наверное, думала, где он сейчас, как живет, и как она его искала, и увидит ли она его опять.
— И почему он исчез. — Он посмотрел на меня. — Об этом вы не задумались бы?
— Ну… не знаю…
— Но ведь вам наверняка было бы интересно, что вызвало его уход, что там была за история?..
— Ну может быть…
— Вам бы захотелось узнать, что же между ними произошло.
— Послушайте, это все очень сложно. Люди, которые ни с того ни с сего исчезают, могут иметь для этого сотню причин. Разве нет?
— Но они, должно быть, несчастны и разочарованы в жизни. Ник был несчастен и разочарован?
— Я… я не знаю. Наверное… да… может быть…
— Иначе он бы не сделал того, что сделал. А почему, по вашему мнению, он был несчастен и разочарован?
Я уставилась на Даррена:
— Я не… знаю. Незадолго до этого умер его отец. Наверное, отчасти это повлияло на него.
— Но, может, произошло еще что-нибудь?
«Рот на замок!»
— Нет. Ничего. Больше ничего. Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? — Наступила короткая пауза, потом Даррен задал мне еще несколько вопросов о викторине, и я рассказала ему о втором сезоне шоу, который должен начаться в сентябре, и о программах, которые мы можем позволить себе благодаря успеху «Что бы вы думали?!».
— Значит, у компании дела идут хорошо?
— Да. Формат был продан в восемь стран — в том числе в США, — так что мы можем расшириться. Мы нанимаем дополнительных сотрудников, делаем перепланировку здания. «Трайдент» процветает.
Даррен подался вперед и выключил диктофон.
— Думаю, мы закончили, Лора. Большое спасибо. Я уверен, что материала мне хватит, и не хочу вас больше задерживать.
— Спасибо. Вы пришлете мне выдержки?
— Да — либо по факсу, либо прочитаю по телефону.
— И когда это выйдет, как вы думаете?
Он начал рыться в своем портфеле.
— Не раньше чем через пару недель, потому что мы хотели приурочить статью к первому мая, чтобы совместить ее с началом нашей благотворительной программы помощи Национальной консультативной сети по поиску пропавших без вести.
— О, это было бы чудесно! — сказала я. — Это будет очень большая подмога. Я обязательно сообщу благотворительной организации о вашем намерении.
Я пошла его провожать, и только взялась за засов, как с той стороны распахнулась входная дверь и на пороге появилась Синтия с двумя пакетами из магазина.
— Привет, Лора! — устало сказала она. В слабом солнечном свете она выглядела изможденной и какой-то субтильной. Но, увидев Даррена, вдруг побагровела.
— Синтия, это Даррен Силлито.
Она отстранилась, а затем натянуто улыбнулась, не скрывая своей враждебности. На его лице я увидела изумление.
— Вы знакомы? — шепотом спросила я у него, когда она отправилась наверх.
— Нет. Впервые вижу. — Как странно! — С другой стороны, иногда она бывает странной.
— Что ж, спасибо, что пришли, Даррен. Надеюсь, облечь все это в письменную форму будет не слишком сложно?
— Думаю, нет.
Как только он ушел, я услышала, как открылась дверь Синтии.
— Он ушел? — спросила она театрально приглушенным шепотом.
— Да. — Я обернулась. — А что? В чем проблема?
— Я скажу вам, в чем проблема, — сказала она, спускаясь вниз. — Проблема в том, что он писсуар!
— Простите?
— Этот молодой человек — писсуар! — с яростью повторила она.
— Ну, это вы хватили, Синтия. Мне он показался вполне нормальным.
— Но он не такой. Как и любой другой из этих писсуаров. — Она, видимо, имела в виду журналистов вообще, которые у нее как бельмо на глазу. Но… как Синтия узнала, что он журналист, учитывая, что я ей об этом не говорила? Может быть, все-таки что-то в этом ясновидении есть.
— Они все бесхребетные типы, — добавила она. — Все — сплошные силлито[58]!
— Но парень не виноват, что у него такое имя, Синт.
— Не такое. Он лжет. Его настоящее имя — Даррен Писсуар. — Я с недоумением уставилась на нее. — Писсуар-Фаркхар, — презрительно произнесла она.
О…
— И очень жаль, что вы не велели ему убираться ко всем чертям, хотя у вас был шанс. Он ведь только что взял у вас интервью?
— Да.
— О Боже! — Она покачала головой. — О Боже!
— Что значит ваше «О Боже!»? Он показался мне нормальным, даже милым.
— Ну еще бы, — сказала она. — Только он не такой, он маленький…
— Синтия, — встревоженно оборвала ее я. — Вы можете объяснить мне, о чем вы? Вы заставили меня волноваться.
— Хорошо. Так и быть. Пойдемте со мной.
Мы поднялись наверх в ее квартиру. Впервые она пригласила меня к себе. Квартира была обставлена со вкусом и притом хорошей мебелью, но, как и Синтия, она повидала и лучшие дни. Китайская парча на шезлонге была сильно потрепана, как и шелковый абажур на торшере. На бархатных диванных подушках виднелись проплешины, а бахрома на большом персидском ковре местами отсутствовала. На серванте из красного дерева стояло примерно восемь рамок, в каждой из которых красовалась какая-нибудь черно-белая фотография Синтии в ее молодые годы. Пока она заваривала чай, я принялась их разглядывать. Она и теперь еще сохранила свой лоск, а в молодости была просто очаровашкой. Этакой английской Клаудией Кардинале.
