Ознакомительная версия.
Подумай, подумай обо всём этом, Мария, и может быть, поймёшь, что твои поступки ошибочны и надо признать это через раскаяние. Ведь, если ты не поступишь так, как я тебе советую, ты непременно погибнешь. Не спрашивай меня, почему я хочу спасти тебя, но если ты поступишь правильно, то поможешь себе и облегчишь и мою утомлённую душу, – великий инквизитор почувствовал, как у него опять сильно защемило сердце, и он схватился за грудь.
От резкого взмаха руки фитиль свечи заколебался и по стенам и потолку тюремной камеры заметались причудливые разлапистые тени. Де Альбано вновь почудилось, что перед ним стоит его Марианна: тот же овал лица, те же глаза. Волосы, вот волосы у его любимой были иссиня-чёрные, а у Марии светло-русые, правда темнота скрадывала эту разницу. То ли от физической слабости, то ли от нахлынувших воспоминаний клирик опустился на колени перед Марией, седые старческие волосы его растрепались, а сухощавая с горбатым носом голова поникла ниц. Изо рта, словно в горячечном бреду стали вырываться странные путаные слова, будто великий инквизитор каялся и вымаливал для себя прощения за какие-то давно совершённые прегрешения.
– Марианна, Марианна, прости меня, прости, умоляю тебя, – беспрерывно шептали его губы.
Опешившая от вида непритворного горя чужого, чуждого ей и по существу, очень жестокого человека, Мария молча стояла. Потом подошла к нему и положила свои ещё не зажившие от пыток ладони на голову сгорбившегося священника. Постепенно, содрогавшаяся от рыданий согбенная спина де Альбано стала успокаиваться, судорожные всхлипы прекратились. Собравшись с силами, прелат встал и, пошатываясь, ничего не говоря больше Марии, покинул её последнее пристанище, оставив дверь открытой.
Как только забрезжил рассвет, тюремный замок сразу ожил. По коридорам забегали стражники, отпирая двери казематов, заполненных узниками, чтобы подготовить их к казни и другим видам сурового наказания, изобретённых изощрённой фантазией палачей. Помощники палачей выбривали им волосы, одевали в чистые рубахи, а тем, к которым проявляли по различным причинам снисхождение давали молоко и краюху хлеба или стакан красного вина, чтобы облегчить переживания перед предстоящей ужасной экзекуцией. Во внутреннем дворе из осуждённых уже формировалась траурная процессия. Им перевязывали руки, вкладывали в них зелёные свечи и облачали в позорные накидки «санбенито», покрытые рисунками, изображающими бесов, и обличающими надписями. Из главных ворот уже выходила колона фискалов, державших в руках штандарты инквизиции и церковные хоругви, перевязанные лентами. За ними следовали шеренги доминиканских монахов в белых рясах и высоких колпаках с прорезями для глаз, между которыми разместились приговорённые к истязаниям.
Самые злостные нераскаявшиеся же грешники, которых ждала казнь на колесе или в жаровне были посажены на ослах лицом к хвосту с закрученными кожаными ремнями руками и ногами. В руках коневодов рвались четыре откормленные ломовые лошади, которых готовили к четвертованию самых закоренелых преступников. На площади «угольщики» подтаскивали последние просмоленные дрова к позорному столбу, выкрашенному грязной зелёной краской, завершая приготовления к центральному событию, казни на костре.
Праздник смерти набирал обороты. Гомонил собравшийся спозаранку народ. Визжали дети, а щеки привлекательных горожанок порозовели от лёгкого морозца. Простой люд кричал что-то обидное в адрес несчастных осуждённых, раззявив смрадные рты, утыканные гнилыми зубами. Звучали хоральные песнопения, а на центральной трибуне уже собрались все почётные гости. Ждали только маркграфа и великого инквизитора монсеньора Дуарта де Альбано, которому было приготовлено самоё почётное место. Проходили минуты. Уже пришёл маркграф, подъехала повозка с Марией Селеш, которая была одета в белое холщовое платье. Нервно поглядывал по сторонам городской палач Карл Фольшлягер, осыпая незаслуженными упрёками в нерадивости своих помощников. Колыхались копья солдат, а де Альбано всё не было. Главный распорядитель всех процедур епископ Джеронимо Романо пребывал в растерянности до тех пор, пока не подбежал служитель, что-то прошептавший ему на ухо. Сразу всё изменилось, и карающая рука средневекового правосудия принялась нещадно истреблять крамолу вместе с головами самонадеянных вольнодумцев.
Великий инквизитор стоял у узкой бойницы на самом верху замка, сзади его находился арбалетчик, державший в правой руке своё смертоносное оружие. Всё происходившее внизу было у монсеньора перед глазами. Уже палачи успели отсечь несколько голов, десятки людей кричали и извивались под ударами бича, очередного беднягу поволокли на растяжку лошадьми, и только Мария Селеш, сойдя с повозки, стояла, опустив руки вдоль тела, перед епископом, который в чем-то её горячо убеждал.
– Последует ли она моему совету или нет? – напряжённо думал де Альбано, – спасёт ли себя и мою душу? Почему она не воспользовалась открытой дверью, которую я ночью специально оставил для неё открытой, и не сбежала из тюрьмы, ведь я заранее предупредил внешнюю стражу?
Между тем на площади епископ прекратил говорить и выставил перед собой руку с большим деревянным распятием, рассчитывая, что Мария поцелует его и произнесёт слова покаяния. И вдруг к ужасу римского прелата девушка отшатнулась, сделала шаг назад и что-то крикнула в толпу.
– О, господи, она отказалась. Это конец, – прошептал де Альбано. Он опустил глаза, обернулся к солдату, выразительно посмотрел на него и отошёл от амбразуры, уступив тому место. В это время палачи уже накинулись на несчастную жертву и принялись обряжать её в позорную «санбенито», одновременно прилаживая на голове шапку с омерзительными рисунками и оплетённую колючими ветками терновника. Девушку привязали к столбу, запечатали ей рот кляпом, и мэтр Фольшлягер, запалив факел, бросил его в сложенную у столба дровницу. Пропитанные смолой дрова занялись и стали быстро разгораться. Чёрный дым потянулся вверх, обволакивая тело и лицо мученицы, заставляя её задыхаться и корчиться от удушья. От жара затрещали прекрасные русые волосы.
Инквизитор коснулся плеча арбалетчика. Как молния блеснула короткая стрела и пронзила сердце Марии Селеш, прекратив её земные страдания. В это время, растолкав веселящихся горожан, и уворачиваясь от цепких рук охраны, к костру прорвался какой-то человек, который, не раздумывая, с ходу бросился всем телом в пылавшие дрова. Опешившие поначалу от неожиданности палачи пришли в себя и за ноги выволокли из костра несчастного безумца и, скрутив ему руки, оттащили в сторону и бросили в зловонную лужу, наполненную нечистотами людей и животных. Этим человеком, нарушившим установленный веками распорядок публичных казней, которые организовывала священная инквизиция, оказался Самюэль Туск, неудавшийся любовник Марии Селеш.
Ознакомительная версия.
